прикреплены пять утиных оточенных пера.

Видя мое обескураженное от удивления лицо, все засмеялись, а Лада захлопала в ладоши:

– Я же говорила, что Володе понравиться!

– Как вам удалось сделать такое чудо?

Ребятишки уставились на Ивана, а тот потупив взор, со всей присущей ему скромностью, как будто он тут не причем, почти шепотом говорит:

– Ну, я тут… Похимичил немножко… Помешал щёлочь с содой… да и смешал с выварочной массой… Ну вот и побелела…

– И сколько же, Ваня, ты химичил? – глажу Ивана по макушке.

– Месяц точно. Смешивал в разных пропорциях и температурах, подыскивал разные составы, ну вот и получилось. Теперь всю бумагу можно белой варить.

– Я еще десять таких шкатулок сделал, но еще лак не высох, – это уже Николай.

– Спасибо мои дорогие! Вы все огромные умницы!

Оставшееся время до посевной посвятил обучению ребят хождению на трофейной долбленке. За зиму вместе с Николаем и парой учеников, придали долбленке более-менее цивильный вид. В днище врезал небольшой киль, установили уключины и сиденья, обточили корпус, сделали четыре весла, в общем получилось, что-то типа распашной четверки с рулевым.

15 апреля 233 года седьмого года попаданства. Племя, не считая меня, достигло 119 человек – 66 мальчиков и 53 девочки.

Как всегда, в этот день начали посевную. На шести парах волов за десять дней вспахали шестьдесят гектар. Одновременно на упряжках лошадей вспаханные поля бороновали двойной проходкой, вначале вдоль борозд, потом поперек. После боронования на каждом поле на сеялках, запряженных лошадьми, осуществляли посадки.

Я пахал по пятнадцать часов, практически весь световой день, перекусывал на ходу. Ребятишки работали по три часа по сменно. С посевной управились за пятнадцать дней.

1 мая стали готовится к отплытию. Вместо деревянных задвижек на каютах шлюпов, выполнявших функции иллюминаторов, установили по два стекла, закрывающиеся деревянными ставнями. В каюту моего шлюпа повесили одно зеркало из мезонина, которое там заменили новым. Стекла в каютах и зеркало будут выступать в качестве товарных образцов, да и пыль в глаза Курушу пустить – не повредит.

Шлюпы загрузили двумястами ящиками с бутылками-штофами, по сто ящиков с томатной пастой и аджикой, двести ящиков со стаканами, по тысячи упаковок с чипсами и кукурузными хлопьями, тридцать ящиков со стеклами по десять стекол в каждом, четыре упакованных зеркала и десять шкатулок с бумагой по пятьдесят листов. А также запас питания с учетом возможного приобретения детей, и корм для лошадей. Для торговли в городище Имень еще прихватили сто ящиков спиртного в керамических бутылках, сто ящиков с подсолнечным маслом и тысячу упаковок с чипсами, да пару сотен леденцов-петушков на палочке.

Девочки, кроме рабочей и повседневной одежды, всему экипажу пошили парадную форму.

2 мая отправляемся в путь. После прощания и отдачи швартовых, провожающие разошлись и лишь Эвика продолжала нам махать платком.

«А фигурка у Эвики стала формироваться», – отмечаю про себя.

По Шакве и Сылве прошли без происшествий, вошли в Каму и переночевав в сорока километрах от реки Сюзьвы, утром на пятые сутки подошли к устью Сюзьвы, в километре от которой встали на якорь, спрятавшись в небольшом заливчике.

К берегу вплотную подойти на шлюпе не удалось и пришлось мне раздеваться, прятать оружие и одежду во влагостойкий мешок, оставшееся напоминание из прошлой жизни, и вплавь преодолевать двадцать метров до берега в холоднющей воде.

«Не теплее 10 градусов. Нужно для таких целей маленький ялик сделать», – промелькнула запоздалая мысль.

Вытирался, прихваченным полотенцем, оделся и, что бы согреться, сделав пять десятков приседаний, двинулся в глубь леса, к прежней точки наблюдения – раскидистому дереву.

Взобравшись на дерево, стал осматривать окрестности. Грязевое болото подсохло и кое где на нем даже зеленела травка. Проторенная дорога к поселению сарматскому племени Сираков не выглядела уже непроходимой. А вот поселения каким я его ранее наблюдал, не было. В нем находилось только два десятка шалашей и пара кибиток. Его территория не превышала в диаметре ста метров. Хотя поселение было обнесено земляным валом метра два-три высотой и тыном. А вот количество долбленок на берегу реки не изменилось. На лугу за поселением насчитал пасущимися всего пять лошадей, а стадо коров и отара овец практически не уменьшились.

Делать тут больше не чего, и я возвращаюсь на шлюп. Подхожу на шлюпе вплотную к шлюпу Михаила и рассказываю об увиденном:

– Похоже сираки пошли в набег, а здесь осталась база снабжения.

– Может нападем! – у Михаила от возбуждения даже глаза загорелись.

– Нет. У нас слишком ценный товар, можем повредить. Сейчас идем в Имень.

Вышли на середину Камы и продолжили свой путь.

Пройдя около восьмидесяти километров, не доходя пары километров до устья реки Нытвы, на правом берегу Камы в глубине берега заметили поднимающиеся в небо серо черные дымы.

Как не разбирало меня любопытство, но чувство опасности возобладало. В реку Нытву решил не заходить, до пожарища километров десять. Там уже всё кончено и помочь мы никому не сможем, а вот заработать на свою задницу неприятностей вполне возможно. Не останавливаясь, пошли дальше вниз по Каме.

Через двадцать километров, спрятавшись за небольшим островком, встали на ночлег. Шлюпы поставили вплотную друг к другу. После ужина, распределил дежурства между двумя экипажами. Себе ночное дежурство брать не стал. Чувствовал себя разбитым, только лег и сразу провалился в сон.

Проснулся от того, что Михаил тряс меня за плечо.

– Володя, в тридцати метрах от острова по течению сплавляется не управляемая долбленка, из нее раздаются стоны.

Сон пропал моментально. Беру прицел, всматриваюсь в предрассветные сумерки. Михаил пальцем указывает направление. Наблюдаю небольшую долбленку, не управляемую, на ней видно тело одного недвижимого человека, слух различает слабый стон.

«Ну, что, Мать Тереза, твой выход», – мысленно себя ненавижу.

Обвязываюсь веревкой стометровой длины, один конец отдаю Михаилу и бросаюсь в воду. До лодки тридцать метров, еще метров через десять она пройдет мимо острова и придется ее догонять. Загребаю кролем во всю силу, через пару минут, хватаюсь за борт долбленки. Дёргаю два раза веревку, и Михаил тащит меня с долбленкой к берегу островка. Через минуту достигаю островка и вытаскиваю долбленку на берег.

В долбленки женщина лет двадцати, пацан лет пяти и девочки лет трех. Но все без признаков жизни. У женщины в спине в области сердца торчит стрела, пульса нет. У мальчика стрела в шее, тоже мертв. У девочки стрела в правом бедре, бедро пробито наконечником насквозь. У неё обильное кровотечение, но есть слабый пульс. Поднимаю ее на руки, девочка открывает глаза смотрит на меня,