На то есть две причины. Первая — сугубо профессиональная. Огромный вес, редкий диагноз, рекордный возраст. Как-то раз, будучи двадцатилетним мальчишкой, я бальзамировал на дому древнего высохшего дедулю, который дотянул до ста четырех лет. Сто четыре! Осторожно нагнетая в его кровяную систему раствор формалина, я вдруг понял, что когда он был толстощеким орущим младенцем, шел 1891-й год. Великую Октябрьскую революцию он встретил восемнадцатилетним юношей, то есть был всего на два года младше, чем я тогда, в 1995-м. Война застигла его пятидесятилетним мужчиной, а хрущевская «оттепель» — уже довольно пожилым человеком, готовым встретить семидесятилетие. Если исторические даты не производят на вас впечатление, тогда только представьте. Вместе с перестройкой он ясно помнил первые автомобили и аэропланы. И мог сравнить речи Горбачева с обращениями царя к народу. Помнил самодержавие, парламентскую монархию, коммунистический строй и разнузданный хищнический капитализм. Его праправнучка сказала мне, что дедуля до последнего ходил в магазин, готовил свою любимую яичницу и мог напомнить домашним, что пора бы уже платить за квартиру. А значит — помнил! Глядя в его мертвые, чуть приоткрытые глаза, прежде чем надежно закрыть их пинцетом, я пытался представить, сколько людей и событий видели они. Пытался вообразить себе эту прорву времени, прошедшую сквозь того, кто старше меня на 85 лет. А когда закончил, еще пару минут не мог отвести от него взгляда, словно от целой эпохи, застывшей на диване в тесной двушке где-то в Отрадном. Я помню его сейчас и буду помнить всю жизнь. Вот, правда, забыл фамилию.

А ведь именно фамилия и есть вторая причина. Если она редкая, странная, смешная, то все происходит с точностью до наоборот. Фамилию помнишь, а вот человека — нет. В голове остается лишь она, без остатка занимая ячейку памяти, выделенную для этого мозгом. Гражданка Ведрянка, агентом которой был Ахром, носила далеко не самую запоминающуюся. В моей коллекции хранились куда более экзотические варианты, отсеянные временем. Например, Орел-Воробкин. Очень говорящий, совершенно гоголевский вариант. Или Персейкин. Аполлонов — фамилия известная. И Персеев мог бы встать с ней в ряд, но Персейкин — совсем другое дело. Задавала, Кряжик, Миленькая. Простите, вас как зовут? «Миленькая Людмила Иванова», — отвечала она. Разве не прелесть? Да и покойный Пиглец тоже надолго останется в моей памяти, хотя я даже не помню, мужчина это или женщина. Помню, что Пиглец, и ничего больше. Коровкину тоже будет непросто забыть. Обычная фамилия, чего ее помнить, удивитесь вы. Согласен, обычная. Но только не в том случае, если Коровкину звали Матильдой Гербертовной.

Иногда стечение обстоятельств объединяет фамилии постояльцев, раскрашивая сочными картинками однообразные трудовые будни. В такие дни Вова вскрывает Вовкину, аяна соседнем столе — Артемкину. Или одна за одной идут три утренние выдачи. Царство мертвых покидают Птичкин,

Соколов и Синицына. У меня даже бывает смутное ощущение, что все это специально кем-то подстроено.

Но бывают в нашей работе фамилии, которые ставят нас в затруднительную ситуацию. В процессе выдачи наступает такой момент, когда санитар должен пригласить заказчика, назвав фамилию покойного. Если это Иванов — никаких проблем. А если Гвардзидинаишвили? Вот тогда приходится в буквальном смысле репетировать, прежде чем выйти к родне. Случается, что фамилия ставит нас в еще более непростое положение. Выдача покойника с неоднозначной фамилией Фраер — яркий тому пример. Бальзамировка, одевание, бритье и грим показались нам с Вовкой Старостиным сущим пустяком по сравнению с финальным выходом к родне.

— Чего делать-то? — озабоченно почесывал голову Володя, глядя на сопроводительную записку, лежащую на подкате рядом с гробом. — Получается вот так — Фраер, заказчик. Прям так и сказать, что ли?

— А что, есть варианты? Заказчик Фраер — это уж совсем ни в какие ворота. Может, просто сказать «следующий», а? — предложил я.

— Да там толпа народу, пять семейств. Откуда они знают, кто следующий? Не, надо фамилию назвать. И агента нет как назло. Ладно, Фраер так Фраер. Куда деваться-то? — вздохнул Старостин.

— Ничего страшного, они с этой фамилией всю жизнь живут, поколениями. Помнишь, летом мужика отдавали, его Беспредел звали. Бумажкин тогда выходил, а они где-то у машин были, за забором. Он, стоя на крыльце траурного зала, раз пять этот «беспредел» произнес. Да с каждым разом все громче и громче. Остальной народ во дворе уж не знал что и думать. И ничего.

— И то правда, и не такое бывало, — согласился Вова и отправился к заказчикам.

Действительно, несколько лет назад на Вовкином профессиональном пути оказалась, пожалуй, самая экзотическая фамилия. Тогда, появившись в зале для родственников, он пригласил для оформления документов Робинзонкрузо. Именно так, в одно слово. Если честно, я готов признать эту фамилию венцом коллекции санитаров четвертой клиники.

Итак, пока я с вами трепался, Вова закончил гримировать покойницу, и гражданка Ведрянка готова покинуть рабочую зону отделения, чтобы в последний раз встретиться со своими родными, прежде чем гроб накроет двухметровый слой сырой осенней земли. В дверях служебного входа появляется Ахром, чтобы посмотреть на тело таким, каким его увидит заказчик. Но в тот раз, только переступив порог, он сразу направился ко мне, лишь мельком взглянув в сторону гроба.

— Слушай, а ты знаешь заказчиков, что ли? — удивленно спросил он.

— Каких заказчиков?? — удивился я куда больше.

— Моих, вот этих, — кивнул он на гроб.

— Ведрянка? Нет. С чего ты взял?

— Странно. Просто она тебя, видать, знает. Спросила, работаешь ты сегодня или нет.

— Действительно, странно. Если б знал, я бы помнил, с такой-то фамилией. Может, она статью про меня в газете видела? Но там не сказано, в каком именно морге я работаю. Да и на хрена ей в день похорон сдался какой-то там начинающий писатель! — пытался понять я, рассуждая вслух.

— Нет, книжки твои тут ни при чем. Она ж не про писателя Ульянова спрашивала. Таки сказала: «А Тёма работает сегодня?» Я ответил, что не знаю, сейчас выясню. Ну, на всякий случай, мало ли чего.

— Это уже становится интересно, — протянул я, озадаченно почесав в затылке. — А зовут-то ее как?

— Анна, — ответил Ахром. И еще раз уточнил: — То есть. ты Анну Ведрянка не знаешь, правильно я тебя понял?

— Человек я, конечно, творческий, но пока вроде не спятил, как мне кажется. Анну Ведрянка я не знаю. Честно, Ахром.

— Чудеса какие-то. — развел Леха руками. — Получается, у вас с ней одностороннее знакомство. Она тебя знает, а ты ее нет.

— Да, как-то неудобно получается, — признался я. — Возможно, яееи знаю, но не знаю, что она Ведрянка. Аня, сам понимаешь, имя нередкое.

— И чего мне ей сказать-то? — решил поставить точку в этом вопросе Ахром.

— Правду, мне скрываться не от кого. Скажи, что работаю, на месте. Я к залу выйду, там с ней и увидимся.

— Заодно и познакомишься, — хохотнул Леха. И отправился к заказчикам, среди которых была знакомая незнакомка.