Он один видел это.

Анна не замечала зверьков, потому что Оскар все время отводил взгляд в сторону. Он рано повзрослел и отпустил усы, которые приглаживал указательным пальцем. Он ухмылялся, блестя глазами, и слова извергались из него потоком, непослушные, как горные козы.

И еще: Оскар приносил домой деньги, которые Анна прятала в карман юбки. И когда она спрашивала его откуда, Оскар хватал ее за талию и начинал кружить там же, у очага, так что у Анны все плыло перед глазами. А если она проявляла настойчивость, поднимал ее в воздух, так что мать смеялась и визжала.

И при этом ни разу ей не ответил.

А потому, продолжал Оскар в письме, которое на этот раз было не просто приветом, но имело вполне практическую цель, вполне вероятно, что через полгода или позже он прибудет домой на лечение. Но не от лихорадки, в которой никто ничего не понимает, а от другой болезни, которая имеет вполне определенное название – дизентерия. По-видимому, у него особо тяжелый случай тропической дизентерии.

И он хочет, писал далее Оскар, чтобы брат в осторожных выражениях подготовил родителей к тому, что их старший сын не совсем здоров. О лихорадке им знать не обязательно, а вот о дизентерии надо рассказать. И еще Оскар был бы благодарен Абелю, если бы тот расспросил знакомых, есть ли среди стокгольмских докторов более-менее сведущие в тропических болезнях.

С братским приветом, Оскар.

Абель ответил, и в следующие несколько месяцев между братьями завязалась оживленная переписка. Но в этих письмах Оскар был такой, как обычно. Страх выветрился. Он рассказывал обо всем, что приходило в голову в редкие минуты, свободные от конторской работы. И в первую очередь, конечно, о том, что могло быть интересно Абелю.

Оскар описывал, не без тайного умысла, насколько понимал Абель, красоты яванской природы, отмечая, что здесь есть чем поживиться живописцу. О возможностях, которые открываются для европейца в этой стране, об особенностях местного судостроения и мореплавания и о многих удивительных обычаях народов архипелага. Единственное, о чем он больше никогда не упомянул, – это о своей лихорадке.

А Абель, который последний год занимался в декораторском классе, делал большие успехи в живописи. Мастер отметил, что он на редкость талантлив. Абель навещал Эстрид и ее мать, живших на Брюннсгатан, и познакомился с братом Эстрид Иваром, таким же милым и спокойным, как и его сестра. Вскоре они с Иваром подружились, и вопрос об их Эстрид будущем встал особенно остро.

Зимой в их отношениях с Эстрид наступило затишье. «Вероятно, это к лучшему», – думал Абель. Эстрид, похоже, не особенно расстраивала его медлительность. Тем не менее именно теперь, похоже, все прояснилось окончательно. Они принадлежали друг другу. Абель понял, что нужен Эстрид. До сих пор, встретившись с ним взглядом, она краснела, и в глазах у нее появлялся радостный блеск.

Но картины вроде той, что он написал, читая объявление о смерти Сары в мастерской отца, больше не появлялись. Тот пылающий пейзаж Абель выставил на чердак и с тех пор к нему не возвращался. Теперь у него внутри снова завывал ветер и мучил, опустошая душу и раздувая злобу на Анну и Сульта.

Абель хотел писать, но словно выбирал объездной путь, не вполне уверенный в том, стоит ли ему это делать. Разве не потому он медлил, ничего окончательно не решая с Эстрид? Как ему было вырваться на свободу из сетей необходимости, найти ту единственную точку, опершись на которую он смог бы творить, давая выражение всему необъяснимому и темному, что таилось в его душе? Как ему было достичь свободы и примирения с самим собой?

И чем было ему усмирить этот бешеный ветер?

В феврале вернулся Оскар.

Город стоял пустой и серый. На домах и оградах тонким слоем лежал снег, и ветер сдувал его с воем, словно срывал кожу. Гранит и железо испускали холодное серое свечение. Сползая с крыш, льдистая корка закручивалась вокруг краев, оставляя на стеклах и рамах серо-белые пятна и полосы. Несмотря на холод, море еще не сковало льдом, и город лежал, окруженный черной шевелящейся массой.

Оскар прибыл поездом из Амстердама, и все семейство вышло встречать его на вокзале: отец, мать, Абель и даже дедушка. Они пришли слишком рано. Анна стояла в поношенном черном пальто, прижав к груди сложенные в замок руки, слезы на ее ресницах быстро превратились в ледяные жемчужины. Глухонемой вглядывался в даль, опираясь на трость и щурясь от холодного ветра.

Абель поддерживал деда под локоть. Старый капитан страдал подагрой и нетвердо держался на ногах. Не так уж часто выезжал он в город последние несколько лет, но сегодняшний день – особенный. Внук вернулся из краев, которые сам Старина знал вдоль и поперек. Им было о чем поговорить.

По настоятельной просьбе брата, как позже узнал Абель, невеста не явилась. Оскар боялся обнаружить свою болезнь в ее присутствии. Он вышел из дальнего вагона, но так выделялся в толпе, что его сразу заметили. Оскар двигался неуклюже, волоча за собой тяжелую кожаную сумку, и был не по сезону легко одет. Абель тотчас побежал ему навстречу.

Оскар похудел, загорел и постоянно кашлял. Тем не менее, по своему обыкновению, так и сыпал шутками. Когда он обнял Абеля, тот почувствовал чужой, экзотический запах. Оскар схватил Анну и поднял ее в воздух, как бывало раньше, а потом с молчаливой улыбкой остановился напротив Сульта. Отец обнял сына за шею и пристально посмотрел ему в глаза. И Оскар выдержал этот взгляд, все так же улыбаясь.

Но и отец улыбался. Он снял с головы шапку и нахлобучил ее на макушку Оскару, потому что сын вернулся домой без головного убора. А Старина, шагая рядом с внуком по перрону, все время похлопывал его по плечу.

Я хорошо представляю себе эту маленькую группу. Им не пришлось долго идти от вокзала до Кюнгсбругатан. Но стоило свернуть на улицу, как в лицо ударил холодный ветер, осыпая иголками льда. Облако снега то клубилось, но вдруг вытягивалось и неслось вперед, рассыпаясь колючими искрами, словно готовило дорогу кому-то, кто следовал за ним. Но город был пуст, будто жители покинули его на время зимы.

Оскар ругался, отворачивая лицо. От метелей, по крайней мере на время странствий, он был избавлен. Как вообще человек может обитать в таком климате? Анна весело смеялась, поддерживая его за руку. Он вернулся и выглядел здоровым, ее долговязый мальчик.

Оскар был тот и не тот. В его глазах что-то словно умерло или погасло. Абель не знал, объяснялось ли это дизентерией, лихорадкой или чем-то еще, о чем Оскар не говорил, но взгляд брата показался ему странным, каким-то постаревшим, поблекшим.

В больнице, куда Оскар лег на обследование, Абель навещал его как можно чаще и с жадностью слушал его рассказы. Оскар говорил тихо, стараясь не мешать другим больным. Он лежал, откинувшись на подушках и обхватив руками затылок. Время от времени глаза его блестели. Он хвалился, как быстро смог приспособиться к новой стране и ее обычаям, как вовремя сумел уловить возможности, которые она предоставляет предприимчивому европейцу.