Наконец я нашел квартиру с тяжелыми деревянными дверями и террасой с видом на симпатичную улицу. Хозяин, властный мужчина с торчащими из левого уха пучками курчавых черных волос, рассказал мне о преимуществах нового жилья: туалеты как на Западе, кондиционер, а также, добавил он будничным тоном, «слуга».

Через несколько дней слуга и в самом деле легко взбежал по ступенькам и приготовился нести службу. Он был пугающе худ, с кожей цвета красного дерева и заостренными чертами лица. Звали его Кайлаш, и ему было одиннадцать лет. Я был готов к тому, что в Индии есть свои культурные особенности, но не к такому. Я собрался было спуститься и высказать хозяину свое возмущение, но Кайлаш остановил меня. Стойте, сказал он (вернее, показал жестом — по-английски он не знал ни слова). Я поразмыслил: Кайлаш — сирота, и если он не будет работать у меня — пойдет к кому-то еще, и как знать, как с ним там будут обращаться. Сбагрить Кайлаша означало бы дать слабину. Так что с тех пор каждый полдень Кайлаш взбегал по моим ступенькам и стучал в дверь. Прибирался он, по правде говоря, так себе: не выметал грязь, а лишь перемещал ее с места на место. Но он был добр, честен, а кроме того, удивительным образом умел управляться с капризными ноутбуками и принтерами.

Английскому Кайлаш постепенно научился, слушая наши разговоры с женой. Очень скоро он уже овладел разговорными фразами типа «Позвольте откланяться» или «Валим отсюда». Понемногу он рассказал нам о себе: родители умерли много лет назад, он обожает крикет, а хозяин бьет его за плохо испеченные лепешки чапати.

Не помню точно, когда мы решили, что должны помочь ему. Нанять учителя оказалось совсем недорого, и вскоре Кайлаш впервые за много лет пошел в школу. Позже мы переехали в другую квартиру — и Кайлаш с нами. Формально он все еще у нас работал, но в какой-то момент стал обращаться с нами как с родителями. Это меня смущало, но пути назад не было.

Я всегда предполагал, что мои отношения с Кайлашем будут развиваться линейно, как в киносценарии. Индийский мальчик-сирота и судьбоносная встреча с великодушным американцем; мальчик стремится нагнать упущенное за время тяжелого детства; мальчик добивается успеха и хранит вечную благодарность великодушному американцу. Но прошло уже более десяти лет после моего отъезда из Индии, а мы так и застряли во втором акте.

Мои денежные переводы раз в три месяца позволяли ему жить в крошечной квартирке в Дели, где зимой было слишком холодно, а летом — слишком жарко. Главным его другом был померанский шпиц по имени Энви — «Зависть». Когда он сообщил мне, что отказался от работы официантом в чайной (до встречи со мной он ухватился бы за этот шанс обеими руками), я рассердился, но не удивился. Я поднял планку его ожиданий, что в стране, где живет более миллиарда человек и все — норовистого характера, было опасно.

Мои индийские друзья наблюдали за процессом и относились к моим попыткам скептически. «Ты мыслишь, как американец, — говорили они таким тоном, словно речь шла о душевной болезни. — Кайлаш — из более низкого класса. Из более низкой касты. Его возможности ограничены. Такова реальность».

Они правы, говорил я себе, пытаясь примириться с тем, что этот индиец-сирота и я, вероятно, связаны на всю жизнь. Но я не мог отказаться от наивной идеи о том, что в один прекрасный день Кайлаш начнет-таки собственную жизнь.

И это случилось. Сюжет нашей истории оказался посложнее, чем в Голливуде, но концовка стала вполне счастливой. Теперь Кайлаш живет в убогом районе, но с претензиями на средний класс. Он стал мужем и отцом. И кстати, домовладельцем. У него двухэтажный дом. Верхний этаж занимает его семья, а на нижнем он открыл маленький магазинчик канцелярских принадлежностей «У Эммы» — в честь дочери. Он продает блокноты, ручки и бумажники с изображениями Ганди. Финансово мы с Кайлашем больше не связаны, но нас объединяет нечто более прочное.

В этот необычно жаркий декабрьский день мы проходим под белой мраморной колоннадой, ведущей к месту гибели Ганди. Кайлаш знает о моей любви к Махатме, находит это трогательным и, подозреваю, несколько странным. Для большинства индийцев Ганди — примерно как Джордж Вашингтон для большинства американцев: туманная отцовская фигура, человек, чье имя принято произносить с благоговением, блаженный покровитель денег в кошельке.

Мы на минутку останавливаемся передохнуть и насладиться тихой красотой Бирла-Хауса. И тут Кайлаш, обернувшись ко мне, спрашивает: «А за что ты так любишь Ганди-джи?»

Я не знаю, как ответить. Мой интерес к Ганди, что и говорить, трудно объясним. Я не индиец. Я не аскет. Принципа ненасилия я придерживаюсь, но несистемно, то и дело сбиваясь в пассивно-агрессивные полутона. Ганди был лидером своего народа. Я не справляюсь даже с собственным псом Паркером: для него подлинный стимул — это высшая сила под названием «еда». Все пожитки Ганди на момент гибели можно было уложить в маленькую сумку на ремне. Для моих места требуется гораздо больше, и я все время покупаю что-то новое. Но Ганди говорит со мной — а я слушаю.

За три года, прожитых мною в Индии, Ганди проник в мою голову. А как же еще? Его изображения, пусть и не его идеи, — везде: на купюрах, в офисных зданиях. Даже офис телефонной компании украшен изображением Ганди с телефоном — маленькая его голова кажется еще меньше рядом с приставленной к ней огромной трубкой.

Мохандас Карамчанд Ганди был много кем: адвокатом, вегетарианцем, отшельником-садху, экспериментатором, писателем, отцом нации, всеобщим другом, ничьим врагом, ремесленником, плохим танцором, армейским санитаром-носильщиком, мыслителем, переговорщиком, придирой, учителем, учащимся, бывшим осужденным, шутником, бродягой, портным, табельщиком, смутьяном. Но прежде всего он был борцом. Ганди боролся с англичанами, боролся с нетерпимостью — как в иностранцах, так и в соотечественниках. Он боролся за то, чтобы быть услышанным. Но главной целью его борьбы было научить нас бороться по-новому.

Да, Ганди придумал мир без насилия, но он был в достаточной мере реалистом, чтобы понять, что его мечта едва ли сбудется в ближайшее время. А пока нам надо научиться лучше бороться.

Представим себе супругов, которые хвалятся тем, что «никогда не ссорятся». Весть об их разводе едва ли кого-то удивит. Правильная ссора, конфликт — это продуктивно. Обе стороны могут прийти не только к компромиссу, но и к чему-то большему — решению, которого они не нащупали бы без изначального конфликта. Представим себе футбольный матч, закончившийся вничью, после которого трава на поле стала еще зеленее, чем была до игры. Для Ганди борьба была не неизбежным злом, а неизбежным добром. При условии, что мы боремся правильно.

Когда американский журналист и биограф Луис Фишер встретился с Ганди в ашраме, он был поражен: собеседник оказался крепким, поджарым мужчиной с «длинными, тонкими мускулистыми ногами», и выглядел он гораздо выше своих 165 сантиметров. Он «смотрелся очень мужественно, обладал стальной волей и стальным телом»[114], — писал Фишер.