В уже названной книге о партизане эта новая действительность хорошо познана. В партизанской войне, говорится там, действенное взятие заложников возможно только по отношению к самим партизанам или к их ближайшим соратникам. Иначе будут создавать только новых партизан. Наоборот, для партизан каждый солдат регулярной армии, каждый носитель униформы является заложником. «Каждый человек в униформе, — говорит Рольф Шроерс, — должен чувствовать угрозу, и тем самым под угрозой должно быть все, что униформа представляет как девиз».

Нужно лишь до конца продумать эту логику террора и анти-террора и потом перенести ее на любой вид гражданской войны, чтобы увидеть разрушение социальных структур, которое сегодня в действии. Достаточно небольшого числа террористов, чтобы оказывать давление на большие массы людей. К узкому пространству открытого террора прибавляются дальнейшие пространства ненадежности, страха и всеобщего недоверия, «ландшафт измены», которое представила Margret Boveri в ряде из четырех захватывающих книг.

Все народы европейского континента — с парой маленьких исключений — испытали это на собственной шкуре в течение двух мировых войн и двух послевоенных эпох как новую действительность.

3. Всемирно-политический контекст.

Точно так же наш третий аспект, переплетение во всемирно-политических фронтах и контекстах, давно овладел всеобщим сознанием. Автохтонные защитники родной почвы, которые умирали pro aris et focis, национальные и патриотические герои, уходившие в лес, все, что было реакцией стихийной, теллурической силы против чужого вторжения, между тем попало под интернациональное и наднациональное центральное управление, которое помогает и поддерживает, но только в интересах совершенно иного рода всемирно-агрессивных целей, и которое, сообразно с обстоятельствами, защищает или бросает на произвол судьбы. Тогда партизан утрачивает свой существенно оборонительный характер. Он становится манипулируемым орудием всемирно-революционной агрессивности. Он просто приносится в жертву и обманом лишается всего того, за что он поднимался на борьбу и в чем был укоренен теллурический характер, легитимность его партизанской нерегулярности.

Каким-то образом партизан как нерегулярный боец всегда зависим от помощи регулярного могущества. Этот аспект дела всегда наличествует и также осознается. Испанский Guerrillero обретал свою легитимность в своей обороне и в своем согласии с королевской властью и с нацией; он защищал родную почву от чужого завоевателя. Но Веллингтон также относится к испанской герилье, и борьба против Наполеона велась при помощи Англии. Полный ярости, Наполеон часто вспоминал о том, что Англия была настоящим подстрекателем и собственно тем, кто извлекал пользу из испанской партизанской войны. Сегодня связь осознается еще более отчетливо, поскольку непрерывное усиление технических боевых средств делает партизана зависимым от постоянной помощи союзника, который обладает технически-индустриальными ресурсами, чтобы развивать и обеспечивать партизана новейшим оружием и новейшими машинами.

Если многие заинтересованные третьи лица конкурируют друг с другом, партизан обладает свободным пространством для собственной политики. Таково было положение Тито в последние годы мировой войны. В партизанских битвах, которые разыгрывались во Вьетнаме и Лаосе, ситуация осложняется тем, что внутри самого коммунизма стало актуальным противоречие русской и китайской политики. При поддержке Пекина можно было забросить больше партизан через Лаос в Северный Вьетнам; это было бы более сильной помощью вьетнамскому коммунизму, чем поддержка Москвы. Вождь освободительной войны против Франции, Хо Ши Мин, был сторонником Москвы. Более сильная помощь решит исход дела, будь-то выбор между Москвой и Пекином или другие альтернативы в создавшемся положении.

Для подобных интенсивно-политических связей выше цитированная книга о партизане Рольфа Шроерса находит меткую формулу; там говорится о заинтересованном третьем лице. Это удачное выражение. Ибо это заинтересованное третье лицо здесь не какая-то банальная фигура, как третий смеющийся из поговорки. Оно скорее существенно относится к ситуации партизана и поэтому и к теории партизана. Могущественный третий поставляет не только оружие и боеприпасы, деньги, материальную помощь и всякого рода медикаменты, он создает и род политического признания, в котором нуждается нерегулярно борющийся партизан, чтобы не опуститься, как разбойник и как пират, в Неполитическое, это значит здесь: в криминальное. С расчетом на далекое будущее нерегулярное должно получить легитимность в регулярном; а для этого у нерегулярного есть только две возможности: признание наличествующего регулярного, или осуществление новой регулярности собственными силами. Это жестокая альтернатива.

В той мере, в какой партизан моторизируется, он теряет свою почву и растет его зависимость от технически-индустриальных средств, в которых он нуждается для своей борьбы. Тем самым растет также власть заинтересованного третьего, так что она в конце концов достигает планетарного масштаба. Все аспекты, в которых мы до сих пор рассматривали сегодняшнее партизанство, кажется тем самым растворяются во все покоряющем техническом аспекте.

4. Технический аспект.

И партизан не остается в стороне от развития, прогресса, от современной техники и свойственной ей науке. Старый партизан, в руки которому прусский эдикт о ландштурме 1813 года хотел вложить вилы для сена, сегодня кажется смешным. Современный партизан сражается при помощи автоматов, ручных гранат, пластиковых бомб, и, вероятно, скоро с помощью тактического атомного оружия. Он моторизован и связан с информационной сетью, оснащен тайными радиопередатчиками и радарами. Он снабжается самолетами оружием и продовольствием. Но его подавляют вертолетами и блокируют. Как он сам, так и его враги не отстают от стремительного развития современной техники и свойственного ей вида науки.

Один английский специалист в области военно-морских сил назвал пиратство «донаучной стадией» войны на море. В этом же духе он должен был бы определить партизана как донаучную стадию ведения войны на суше, и объявить это единственно научной дефиницией. Но и это его определение сразу опять научно устаревает, ибо различие между войной на море и войной на суше само попадает в вихрь технического прогресса и сегодня представляется техникам уже как нечто донаучное, то есть исчерпанное. Мертвецы скачут быстро, а если они моторизованы, они движутся еще быстрее. Партизан, чьего теллурического характера мы придерживаемся, в любом случае становится скандалом для каждого преследующего рациональные цели и ценностно-рационально мыслящего человека. Партизан провоцирует прямо-таки технократический аффект. Парадоксальность его существования раскрывает несоответствие: индустриально-техническое придание вооружению современной регулярной армии вида совершенства и доиндустриальная аграрная примитивность успешно борющихся партизан. Это уже вызывало припадки бешенства у Наполеона в связи с испанским Guerillero и должно было еще соответственно усилиться с поступательным развитием индустриальной техники.

Пока партизан был только «легким отрядом», тактически особенно мобильным гусаром или стрелком, его теория была делом военно-научной специальности. Только революционная война сделала его ключевой фигурой мировой истории. Но что получится из него в эпоху атомных средств уничтожения? В технически насквозь организованном мире исчезают старые, феодально-аграрные формы и представления о борьбе, о войне и о вражде. Это очевидно. Исчезают ли поэтому вообще и борьба, война и вражда и умаляются ли они до социальных конфликтов? Когда без остатка осуществлена внутренняя, по оптимистическому мнению имманентная рациональность и регулярность технически насквозь организованного мира, тогда партизан, быть может, уже не является нарушителем спокойствия. Тогда он просто исчезает сам собою в бесперебойном выполнении технически-функциональных процессов, не иначе, чем исчезает собака с автострады. Для технически настроенной фантазии он тогда едва ли еще является полицейски-транспортной проблемой, и впрочем не является ни философской, ни моральной или юридической проблемой.