Он так говорил, этот голос, будто ничего особенно страшного и не случилось — так, мелкая промашка. Мужчина — Тео удалось разглядеть — улыбался тонко, демонстрируя золотые коронки. Он сообщил, что нынче утром помиловал еще двоих пленников.

— Вам не о чем тревожиться. Мы исправили ошибку, и теперь вы — наш гость. Чего бы вам хотелось из еды? Только скажите — и все получите. Тамильские повара — лучшие в мире.

Собеседник Тео добродушно рассмеялся. Солнце жарило прямо в окна, плотно закрытые драпировкой цвета хаки.

— Мы сражаемся за свободу. Мы требуем, чтобы нас признали, в этой стране и в мире. — Глаза мужчины остекленели. — Мы справедливые люди, но от ошибок никто не застрахован. Учтите, — добавил он, словно парируя возражения Тео, — что войну начали не мы. Впрочем, вы и сами это знаете.

Два мальчика с «Калашниковыми» замерли у двери. Оба в камуфляже, у обоих на шее цепочки с капсулами цианида.

— Ваши телохранители, — сказал мужчина. — Исполнят любую вашу просьбу.

Он с улыбкой потрепал мальчишек по волосам. Они ухмыльнулись, и он ушел. Тео смотрел ему вслед. За окнами кипела кандийская жара. Тео перевел взгляд на солнечную полоску между рамой и шторой — ослепительную и нестерпимую, как жизнь. Он отвернулся к стене, прочь от яркого дня, в прохладу простыней. Веки его смежились — медленно, как тычинки nidicumba plant.[12]

С началом избирательной кампании армия была поставлена под ружье, явив себя во всей красе. Улицы города наводнили люди в белоснежной парадной форме. Они вышагивали среди монахов, рикш, горластых агитаторов с мегафонами. Люди роились яростными толпами, словно растревоженные насекомые. Мятежные сходки, разогнанные на одном углу, возобновлялись на другом. Вдоль зданий парламента, среди прохладных фонтанов в Садах Корицы проплывали лимузины, важные, как адмиральские катера.

— Я больше не могу здесь жить! — воскликнул Рохан.

Вот уже много месяцев он не прикасался к работе. Не натянул на раму ни единого холста. Жизнь погибшего друга расплескалась на каждом девственно-чистом полотне. На обратном пути с побережья водитель заметил слежку. Спустя несколько дней кто-то зашвырнул в сад цыплячью тушку. К счастью, Рохан вовремя увидел и избавился от трупика прежде, чем Джулия вышла из дома. А однажды утром у ворот оставили подношение злым духам: рис, рыба и ананас в корзинке, украшенной бутонами цвета крови. Прохожие отводили глаза и переходили на другую сторону улицы. Вечером заглянул доктор Перис. В той части города, где он жил и работал, взорвались две бомбы, и его дни были заполнены заботами о жертвах. Первую из бомб взорвал террорист-смертник. Доктор Перис пришел с серьезным разговором.

— Уезжайте, — посоветовал он Рохану. — Уезжайте, пока еще есть возможность. Я достану для вас два билета, у меня пациент со связями. Здесь опасно, для вас обоих опасно.

Взгляд его был полон тревоги.

— Мой приятель, — продолжил доктор, — который возил вас на берег, последнее время приглядывал за домом. Он уверяет, что неприятности начнутся очень скоро. Мой вам совет — уезжайте. Пока можете.

Еще через два дня Рохана и Джулию разбудил посреди ночи телефонный звонок. Но из снятой трубки донеслось лишь молчание. От Нулани больше не было новостей: почту вовсе перестали доставлять. Рохану передали билеты. До Милана через Сингапур, а там поездом до Венеции. Жить им в Венеции негде, но это мелочи. Что-нибудь подыщут, лишь бы добраться.

— Эта страна сломала меня, — сказал Рохан. — Увы, даже я разочаровался в ней.

Новый год не принес мира. Кто-то бросил бомбу прямо в толпу, и по городу неспешной поступью двинулась смерть в шафрановых одеяниях монахов. Бензин был в дефиците, но для поджогов его хватало с избытком. Как две тысячи лет буддизма могли привести к такому? Расстрелян один из министров, при взрыве автобуса трое мирных жителей убиты, семнадцать пострадали. Стеклянная пыль оседала повсюду как влага морская. А из радиоприемников по-прежнему лилась и лилась байла, убеждая людей, что в их стране все нормально, хотя никто уж и не помнил значения слова «нормально». Рохан и Джулия собирались в дорогу. Собирались второпях, страшась вслух говорить об отъезде, страшась отвечать на телефонные звонки, страшась надолго покидать дом.

Самолет должен был взлететь ровно в полночь, но, учитывая комендантский час и непредсказуемость дороги до аэропорта, решили выехать ранним вечером: пока не стемнело, меньше шансов нарваться на засаду. Солнце быстро опускалось за тревожно-розовый горизонт, отовсюду неслась птичья перекличка. Добравшись до места, они вздохнули спокойнее: никто не знает, что они здесь. Они почувствовали себя в безопасности впервые с момента исчезновения Тео. Аэропорт был пуст и тих. После теракта, что утроили полтора года назад «Тигры», охрану усилили. Из страны теперь уходил всего один рейс в сутки, посадки пришлось ждать долго, но Рохан с Джулией ждали бы и дольше. Уж лучше сидеть в аэропорту, чем пробираться по джунглям, — соглашались они друг с другом, вспоминая поездку с Нулани. Как давно это было, в прошлой жизни. В глазах Джулии стояли слезы. Оба приняли смерть Тео.

— Я не вернусь сюда, — твердо сказал Рохан. — На этот раз я уезжаю навсегда.

И добавил, что в душе боялся, что им не удастся покинуть страну. Боялся, что им помешают, что кого-нибудь из них схватят, как Тео.

— За нашим домом следили, — сказал он, когда стены зала ожидания отрезали их от опасности. — И за мной следили, стоило только выйти на улицу. Я всякий раз боялся, что домой уже не вернусь. И тебя боялся одну оставлять.

Джулию бил озноб. Он все-таки сказал, подумала она.

— Там, у залива, я заметил на холме человека с биноклем. Точно не знаю, видел ли он, что я вынес картины из дома Тео. А впрочем, какая разница — видел или не видел. Нулани должна иметь хоть что-нибудь на память о нем. Но нашу машину сопровождали весь обратный путь до Коломбо.

О подозрениях насчет соседей Рохан умолчал. К чему ей терять веру в людей этой страны? Довольно и того, что сам он уже не в силах сносить гнусность жизни в здешнем раю. Ровно в одиннадцать объявили посадку. За время ожидания совсем стемнело; море вздыхало, невидимое в безлунной ночи. «Десять минут до полуночи», — думала Джулия. «Еще десять минут до отлета, — думал Рохан, — а я ничего, совершенно ничего не чувствую. Тео нет в живых почти восемнадцать месяцев».

Когда самолет начал бег по взлетной полосе, разрывая темноту, в уютном зеленом районе Коломбо, в доме, чьи обитатели должны были уже уснуть, занялся огонь. Наверняка неизвестно, что явилось причиной. Поджоги давно стали обычным делом. Пламя обживало пустые комнаты, обнимая все на своем пути. Вспыхивали холсты, плавились тюбики с краской, трещинами мутнели зеркала, в угли превращалась мебель. Разъяренный огонь бесновался в доме, уничтожая картины, и бумаги, и вещи тех, кто в этот момент незаметно покидал страну. Когда огонь вырвался наружу и спасать было уже нечего, прибыли пожарные. На улице собрались соседи: посмотреть на останки дома и хозяев — художника и его итальянской жены.