«А как же я? Ведь я же лучше. Лучше собаки», – хотелось мне проговорить голосом Карлсона, жаль, что почти двухметровый «малыш» не изменит своего мнения.

В душевных терзаниях, которые я виртуозно прятала от окружающих, особенно от Голованова, прошла пара недель. Я мечтала уехать обратно в Иркутск, но не могла, потому что считала себя обязанной помочь родителям и, конечно, из-за Глеба, чтоб ему провалиться!

Иногда Нюта приходила ко мне в комнату, когда я работала, начинала рассказывать о недоразумениях и ссорах с Колей, которых за годы совместной жизни накопилось с избытком, а заканчивала всё оптимистичным: зато теперь всё хорошо.

Время от времени Коля садился со мной рядом, обнимал меня за плечи и мычал невразумительное, приободряющим тоном, обещая, что всё непременно наладится. На Голованова в такие дни он смотрел, как на врага государства.

Родители не отставали от семьи брата. Папа травил бородатые анекдоты, от которых у меня должно было подниматься настроение, как шкала градусника в полдень, мама бесконечно пыталась накормить, заявляя, что вид у меня нездоровый, бледный и есть я стала непростительно мало для взрослой девушки.

Голованов же говорил:

– Цыпа, обещаю, всё будет хорошо.

Хорошо? Хорошо?! Он не только ни разу не признался, что любит меня, он даже не сказал, что не любит Лию. Куда прекрасней-то! Офонареть можно от такого «хорошо»!

Я, конечно же, устраивала истерики Голованову, потому что он самец шимпанзе, самовлюблённый эгоист, высокомерный нахал, австралопитек, чудом доживший до современности. Он давал мне покапризничать, молча соглашаясь со всеми эпитетами, потом занимался со мной любовью, заставляя сомневаться, что он самовлюблённый и высокомерный – не может эгоистичный мужчина быть настолько чутким любовником.

Так и жил каждый орган Цыплаковой Ирины Васильевны своей, самостоятельной жизнью: сердце обливалось кровью от любви к Глебу; душа рвалась в Иркутск, потому что это место ассоциировалось со стабильностью; тело поддавалось умелым ласкам; разум настаивал, что мы все должны остаться и помогать родителям.

Я возвращалась из магазина, по обыкновению навьюченная как вол, когда увидела Нюту, которая усердно красила ворота.

– Нормальные же ворота, – удивилась я.

– У Коли краска осталась, – взмахнула рукой Нюта. – Чего добру пропадать? Серёжа с Алёшей спят, а я решила пока покрасить. Смотри, какая красота выходит.

– Нарядно, – согласилась я.

Изумрудный цвет действительно привлекал внимание, на его фоне дом, обитый желтоватым сайдингом смотрелся карамельной сказкой. Привлекал внимание, что играло на руку маленькому туристическому бизнесу.

Я вернулась через несколько минут, чтобы помочь Нюте. Вместе мы быстро справились, полюбовались красотой, вытирая вспотевшие на солнцепёке лбы, довольно кивнули, удовлетворённые полученным результатом, и отправились в дом. Нюта – готовить обед, а я – гладить очередную стопку постельного белья.

К вечеру Нюте подурнело, она сидела на кровати бледная, почти зелёная, мучаясь от головной боли, потом её несколько раз вырвало, в завершении поднялась температура. Я чувствовала себя ничуть не лучше, правда, обошлось без температуры. Я и до этого чувствовала себя неважно из-за постоянного нервного напряжения, а вот что происходило с Нютой, было неясно.

Утром заскочил Глеб, чтобы осмотреть Нюту. Он спокойно пальпировал, постукивал, кажется, у врачей это называется перкуссия, послушал, выудив откуда-то стетоскоп, потом начал задавать вопросы о регулярности стула, менструального цикла, возможности беременности. Нюта покорно отвечала, бедняжке было настолько плохо, что попроси Глеб стащить трусы, она бы покорно сняла.

– Голованов, – попытался вмешаться Коля.

– Заколебал! – рыкнул Глеб. – Как я, по-твоему, решу, какой врач нужен, если не осмотрю, не опрошу? Это может быть токсикологическое отравление, пищевое, беременность, последствия теплового удара. Как тебе вообще в голову пришло отправить девчонку красить ворота в самый полдень?!

– Я сама, – пропищала Нюта. – Красиво ведь получилось.

– Сама, сама, – Глеб погладил Нюту по руке, заодно прощупал пульс. – Чтобы получилось красиво, нужно показать пальцем мужу, он обязан сделать жене красиво.

– Не ругай Колю, – совершенно по-детски заныла Нюта. – Он хороший.

– Конечно, хороший, – с улыбкой согласился Глеб. – Самый лучший, – для убедительности кивнул, погладил Нюту по голове и встал со словами: – Я тёте Ларисе оставлю список лекарств, распишу, что и как принимать, чтобы полегчало. Пришлю лаборантов, возьмут кровь на анализ, пописай в баночку до их приезда. Ладно?

Нюта в ответ кивнула, закрыла глаза, кажется, тут же уснула.

– Станет хуже, звони, госпитализируем, будем на месте разбираться, – сказал он на улице.

– Спасибо, – ответил Коля.

– Цыпа, а ты как себя чувствуешь? – Глеб внимательно посмотрел на меня.

Не церемонясь, подошёл, посмотрел в глаза, заставил показать язык, взял за руку, потащил в мою комнату. Чувствовала я себя нормально, немного кружилась голова, пару раз с утра вырвало, после сразу стало легче, по сравнению с Нютой – бодрый огурчик.

– Час от часу не легче, – вздохнул Глеб.

Я напросилась с Глебом, не знаю, почему мне было необходимо находиться с ним рядом. Считайте инстинктом самосохранения. Я была бледная, если верить маме, меня вырвало по непонятной причине, так что человек с медицинским образованием под боком точно не помешает. Вдруг это неизвестный науке, засланный инопланетянами вирус?

Когда проезжали мимо ларька, где жарили жирные чебуреки, меня аж завернуло, настолько захотелось плавающее в прогорклом масле нечто с сомнительной начинкой. Затошнило – так захотелось. Немудрено: вечером почти не ела, поковыряла рис с противной на вид и запах рыбой, утром же меня вывернуло, оставив в желудке пустоту.

– Потерпи, – сказал Глеб. – В клинике хороший буфет, нормально поешь.

Но я хотела именно этот, воняющий горелым, жирный, невероятно аппетитный чебурек, и чтобы во время еды масло стекало по подбородку.

– Детский сад, какой-то, – недовольно кинул Глеб, однако у ларька остановился, чебурек взял, за что я поплатилась, как только мы выехали из посёлка на трассу.

Господи, так меня не чистило никогда в жизни. От натуги болел живот и грудь, раскалывалась голова. Позывы всё подступали и подступали, заставляя перегибаться пополам, падать на колени, давиться желчью.

– Это блин, – вдруг сообразила я. – Мы вчера с Нютой съели по блину с курицей с грибами со сливками на пляже. Сальнемолез это какой-нибудь.

– Сальмонеллез, – машинально поправил Глеб. – Может быть. Давай-ка положу тебя в больничку, разберёмся, что там за бактерию вы подхватили.

– И Нюту?

– Естественно, – кивнул он, тут же набрал Колю, велев собирать вещи, мои и жены, за ней он отправит транспорт.