Лишённый возможности высадиться на остров капитан решил, что мы продолжим следовать курсом на юг до Ступени-Сити, где станем на ремонт и дозаправку. С мальчиком будем разбираться там. Господин Джеймс громогласно возражает, настаивая на попытке высадиться, невзирая на условия. Он ищет разгадку этой тайны. Господин Джеймс и капитан обменялись гневными выражениями, и капитан в ходе перепалки предложил ему воспользоваться яликом[17]. Предложение было отклонено, и господин Джеймс в дурном расположении духа удалился к себе в каюту. Ему не будет предложено продолжить плавание после Ступени.

– Вот и всё, что здесь есть. – Имоджин вновь сложила листы бумаги и вернула их в жестяную коробку. Место, где лежали страницы из дневника, они обнаружили после часового поиска. Кабинет заполняли стол с креслом при нём, несколько полных книжных шкафов и покрытая плесенью кушетка. Сквозь укрытое плющом окно сочился свет. Имоджин прибавила к нему зажжённую свечу и сидела рядом с Мохом на кушетке.

– Филип был там, когда Радужника выловили из океана. Джеймс, должно быть, и был тем человеком, что отдал Радужника Джону, – говорил Мох. – Джеймс был корабельным плотником.

– Джон знал многих сомнительных типов. Спорить готова, что Джеймс украл Радужника и предложил его Джону. Джон был хорошо известен своими сделками по диковинам, никаких вопросов бы не возникло. – Имоджин поставила коробку на пол.

– Радужник рассказал мне, что обмен пошёл в погашение карточного долга, – сказал Мох.

Мох скользил взглядом по названиям на корешках книг, втиснутых в шкафы. В иных обстоятельствах он бы весь день провёл, листая кое-какие из них. К удивлению Моха, Имоджин прильнула к нему и накрыла их обоих тяжёлым одеялом. И рассмеялась.

– Что смешного? – подал голос Мох.

– Одеяло шерстяное. Его нельзя стирать, не то оно собьётся в кусок фетра, как это. Кто стирает шерстяные одеяла? Чистюля Филип. – Она пристроилась щекой у него на плече. Через несколько минут её дыхание стало глубже. Убедившись, что она совсем уснула, он поцеловал её в голову.

Мох сидел, откинувшись, на кушетке, обнимал одной рукой Имоджин и следил, как догорала свеча. Пламя и фитиль колебались, растапливая и искривляя воск. Он думал о свечении внутри Радужника. Рукой, зажатой меж их тел, Мох достал из потаённого места оцелус и подбросил его в воздух, где тот завертелся монеткой. Неожиданно почувствовав холод, Мох крепче прижал к себе девушку. Из свечи плевком вырвалась вспышка, и она угасла, выпустив тонкую струйку чёрного дыма. За окном ветер в листве деревьев шумел как море.

Когда они выехали из города, Имоджин погнала грузовик безо всякой жалости. Автомобиля, который, как показалось ей днём раньше, следовал за ними, видно не было. В то утро она научила Моха, как заправить машину дизтопливом ручным насосом на территории зоопарка. Сама же, пока он занимался исполнением этого поручения, заполонила весь кузов ненужным, но убедительным исследовательским оборудованием и очень нужными принадлежностями для разбивки лагеря. Научное оборудование было призвано подтвердить их легенду на тот случай, если их остановят: мол, они совершают выезд в поле для исследования щелевых разновидностей крабов в приливных зонах к северу от города. Когда приготовления были закончены, она подошла к нему, проверявшему все шкафы и буфеты в павильоне носорогов на предмет наличия в них хоть чего-то съестного.

– Не теряй время, – сказала Имоджин, протягивая бутерброд и крышку от фляжки, наполненную кофе.

– Ого! – воскликнул он, приятно удивлённый. – Ты где это взяла?

– Мох, это не первый мой выезд на изучение щелевых видов. Я уложила это в грузовик ещё до того, как с рынка уехала. Ну разве я не величайшая из всех коллег в поле?

– Насколько позволяет судить мой ограниченный опыт, так и есть. Не думаю, что когда-нибудь ел бутерброд вкуснее этого. – Мох затолкал в рот остатки хлеба.

Имоджин улыбнулась:

– Мог бы сначала хоть руки помыть. Пойдём. Хочу показать тебе кое-что.

Мох пошёл за нею по широкому кирпичному коридору, увешанному мёртвыми светляками и высохшими полосками липучек для мух. Она толкнула тяжёлую дверь. За ней находилось большое помещение, освещаемое через покрытые водорослями слуховые окна.

Имоджин, пританцовывая, отдалилась от него и, раскинув руки, повернулась в центре комнаты.

– Что скажешь? – Голос её отдавался эхом.

– Похоже на ванную комнату Оливера, – скептически заметил Мох.

Голый бетонный пол шёл под уклон к большому сливу. Зелёные полосы покрывали стены. Воздух в комнате стоял тёплый и влажный.

– Как представляется, местечко это хлебнуло свою порцию требований по обеспечению здоровья и безопасности, – произнёс Мох, запрокидывая голову, чтобы рассмотреть слуховые окна.

– Так здесь же отмывали носорогов! – За спиной Имоджин пушкой стояла металлическая труба с натянутым на неё потрескавшимся резиновым шлангом и большой душевой лейкой на конце.

– Прелестно.

– Под павильоном природный термальный источник. Потому здесь так жарко. До того как зоопарк построили, здесь были городские бани. – Внезапно она встала прямо перед ним. – Я думала, мы могли бы душ принять, прежде чем отправиться в дорогу. Как тебе это?

Мох опешил.

– Хм, не уверен. – Имоджин откинула назад голову, храня улыбку на лице. – Ещё и подцепим чего-нибудь, – рассуждал Мох.

– Говори-говори, – отозвалась она. – Я слушаю.

– Какая-нибудь ужасная носорожья болезнь сидит в трещинах на полу. В местах вроде этого бактерии вечность жить способны.

– Угу.

– Можно и поскользнуться. Ногу можно тут сломать.

– Тогда, полагаю, тебе достанется лишь роль зрителя. – Имоджин принялась раздеваться. Потащила снизу вверх футболку.

– Ну-ка, дай я тебе помогу, – сказал Мох, растягивая футболку у неё над головой.

– В целях безопасности, – выговорила Имоджин из-под ткани.

– Не совсем, – отозвался Мох.

Позже, чистые, одетые, согретые, они распрощались с павильоном носорогов. Получив согласие Имоджин, он уложил странички вахтенного журнала к себе в сумку вместе с «Певчими птицами острова Козодоя». Мох надеялся поделиться этими страничками с Радужником, если он встретится им по дороге. Теперь они держали путь на север, катя по двухполосной дороге, что следовала всем извивам побережья с несколько большей точностью, чем то было по нраву Моху, помнившему про обрывистые скалы.

Северное Радужное море было бурным и грязным. Дождь прошёл, но упрямый ветер по-прежнему напирал в борт машины, требуя от Имоджин полного внимания. Первые несколько часов вся дорога была в их распоряжении, если не считать редких грузовиков, с рёвом проносившихся в обратную сторону. К середине дня стали попадаться небольшие группки людей, шедшие по обочине с причиндалами для разбивки лагеря. Ещё несколько миль – и продвижение замедлилось едва ли не до скорости пешехода из-за пробки, созданной другими средствами передвижения: грузовиками с оборудованием, мотоциклами и даже каретами, запряжёнными лошадьми. Люди и животные передвигались по дороге взад-вперёд и поперёк. Казалось, они попали в самую гущу передвижного карнавала. Выхода не было, оставалось следовать за всеми, пока было светло, и чем гуще становилась толпа, тем сильнее росло ощущение беспомощности. Когда дневной свет угас на западе, появились звёзды и зажглись факелы.