В ноябре 1526 года Совет Индий собрался в Гранаде, в Альгамбре. Карл возглавлял собрание, что было необычно. Присутствовали трое епископов, имевших наиболее сильное влияние в Совете (Гарсия де Лоайса, Мальдонадо и Кабеса де Вака), а также Кобос, доктор Бельтран, Хуан де Самано и дальний родственник Кортеса доктор Лоренсо Галиндес де Карвахаль, который был членом Королевского совета и Кабинета Кастилии и который с большим интересом относился ко всему, что касалось Индий. Здесь был также Урбина, секретарь канцлера – сам его начальник, Гаттинара, отсутствовал{363}.

Совет принял решение, которое сейчас может показаться на удивление гуманным. Отмечая «ничем не умеряемую алчность некоторых из наших подданных, которые отправляются жить в наши владения в Индиях…», а также «дурное обращение, которое они оказывают индейцам, исконно населяющим эти острова и земли на материке», и тем более «огромный и чрезмерный труд, который те предоставляют им в шахтах, добывая для них золото», и «на ловле жемчуга, и в других областях хозяйства», Совет обвинял конкистадоров в том, что они «чрезмерно и неумеренно утомляют индейцев, не давая им достаточно одежды и еды, обращаясь с ними жестоко и с чувствами, противоположными любви, гораздо хуже, чем если бы они были рабами». Это было причиной смерти «весьма большого количества названных индейцев, до того, что многие острова и часть материка оказались в запустении и лишены каких-либо жителей».

Помимо прочего, имелось так много индейцев, которые бежали с рудников, что «это стало большой помехой предпринимаемым попыткам способствовать обращению названных индейцев в нашу католическую веру». «Весьма многие командиры, движимые тою же алчностью и забывая о служении Господу нашему, убили многих из этих индейцев в своих походах и завоеваниях, и также захватывали их имущество – при том, что названные индейцы не давали им никакого повода к подобным действиям».

Далее следовало так называемое «Рекеримьенто» («Требование»): «Если командирам Его Величества доведется открыть или завоевать новую территорию, они обязаны немедленно объявить ее индейским насельникам, что прибывшие были посланы, чтобы обучить их благому обычаю… отвратить их от таких грехов, как поедание человеческой плоти, и наставить их в святой вере и проповедовать ее им ради их спасения».

За этим следовал список обид, причиненных туземцам. Каждый предводитель отряда, получивший от короны лицензию на проведение экспедиции, должен был иметь при себе копию «Рекеримьенто» и зачитывать ее туземцам через переводчика столько раз, сколько это будет необходимо. Также с этих пор каждую экспедицию должны были сопровождать два лица духовного звания, священника или монаха, кандидатура которых была одобрена Советом Индий, чтобы наставлять индейцев в религиозных материях, защищать их от алчности и жестокости испанцев и следить за тем, чтобы завоевание проводилось надлежащим образом. Война могла быть начата только после того, как духовные лица дадут на это свое письменное согласие, и военные действия при любом подобном конфликте должны были вестись в соответствии с методами, дозволенными законом и христианской религией. Помимо вышесказанного, никто не имел права обращать кого-либо из индейцев в рабство, под страхом потери всего своего имущества{364}.

Эта примечательная декларация оставалась формальным законом, которому подчинялись действия испанцев в Новом Свете на протяжении двух поколений. Начиная с этого дня, она вписывалась во все капитуляции и высочайшие разрешения на завоевание новых земель – включая, например, уже упоминавшуюся лицензию относительно Юкатана, выданную Франсиско де Монтехо 8 декабря 1526 года.

Это, однако, не значило окончательной отмены торговли индейскими рабами. Так, к примеру, 15 ноября того же года император Карл дал согласие, позволяя Хуану де Ампьесу вывезти индейцев с «бесполезных островов» у берегов Венесуэлы – Кюрасао и Кубагуа{365}. В тот же день он выдал amplio permiso (полное разрешение) любому из своих подданных из любой европейской страны отправляться в Новый Свет{366}. Это было особенно на руку немцам, которые тоже желали присоединиться к банкету в Индиях.

Эти указы Карла не обошлись без некоторых затруднений. Так, поселенцы на Кубе решили, что индейцев нельзя задействовать в шахтах, но можно заставлять их мыть золото в реках. Даже это послужило причиной жалоб: Родриго Дюран, прокурадор Сантьяго-де-Куба, предсказывал, что если королевский указ будет приведен в исполнение даже с такой модификацией, многие поселенцы покинут остров. Поселенцы на Кубе заявляли, что считают работу в шахтах легкой и настаивали, что «их» индейцы предпочитают ее работам по расчистке территории. Кроме того, доказывали поселенцы, рабочих в шахтах хорошо кормили, давая им хлеб из маниоки и свинину каждый день, в то время как индейцы на энкомьендах ели мясо или рыбу только раз в неделю. Несомненно, за любой попыткой привести эти законы в действие последует катастрофа{367}.

Решающую роль в административной истории Индий продолжал играть Рим. Так, в октябре 1523 года фламандскому епископу-эразмисту Хуану де Убите, доминиканцу, жившему на Кубе, было позволено перенести свою кафедру с восточной окраины Баракоа в «наиболее могущественное место острова – а именно в Сантьяго»{368}. (Король отдал половину своей доли церковной десятины в Сантьяго на завершение постройки собора.) Затем, в 1524 году, папа Климент учредил в Вест-Индии новый патриархат. Первым занять образовавшуюся должность предоставлялось Антонио де Рохасу-и-Манрике, епископу Паленсии – одной из богатейших испанских епархий, в которую входил и Вальядолид{369}. В то время семейство Рохасов, казалось, занимало все вакантные доходные должности в Испании, будь они светскими или церковными. Епископ Антонио к этому моменту уже несколько лет был председателем Совета Кастилии{370}.

Тем временем в 1520 году Диего Колон, сын легендарного Христофора Колумба, вернувшись на пост губернатора Санто-Доминго, обнаружил, что интриги в этой колонии цветут еще более пышным цветом, нежели в Севилье. Главным интриганом по-прежнему оставался королевский казначей Мигель Пасамонте, конверсо из Арагона, игравший ключевую роль в этой колонии со времени своего прибытия туда в 1508 году{371}. Несмотря на очевидную предрасположенность Пасамонте к заговорам, Диас дель Кастильо отзывался о нем с похвалой: «Это человек весьма достойный, обладающий значительным здравым смыслом (кордура), честный даже чрезмерно, всю свою жизнь проведший в целомудрии»{372}.