И лишь после этого появляется матадор и заканчивает бой ударом шпаги.

Вот это мне сейчас и предстояло. Я загонял свидетеля до изнеможения, вонзил в него и копья, и бандерильи. Теперь пришла пора достать и пустить в дело шпагу.

Флер Хиккори сделал все, что в его силах, чтобы этого не допустить. Добился перерыва, заявил, что ранее мы не предоставляли этот фильм, что это несправедливо, что нам следовало дать им время для ознакомления, бла-бла-бла. Я отбивался. Фильм, мол, находился в распоряжении клиентов. Мы сами смогли раздобыть копию только прошлой ночью. Свидетель подтвердил, что фильм этот смотрели в общежитии студенческого братства. Если мистер Хиккори хочет заявить, что его клиенты никогда этого фильма не видели, пусть приглашает их для дачи свидетельских показаний.

Споря, Флер тянул время. Обращался с запросами к судье, получал на них ответы, пытался, и достаточно успешно, дать Флинну возможность перевести дух.

Но не сработало.

Я понял это в тот самый момент, когда Флинн сел в кресло для свидетелей. Копья и бандерильи нанесли ему слишком тяжелые травмы. А демонстрация фрагмента фильма стала последним ударом. Во время его показа Флинн сидел с закрытыми глазами, и, я думаю, он бы с радостью заткнул уши.

Я могу сказать, что Флинн скорее всего не такой уж плохой парень. И действительно, как он и говорил, Шамик ему понравилась. Он пригласил ее на свидание, как свою подружку. Но старшекурсники, узнав об этом, подняли его на смех и заставили поучаствовать в подготовке «живого кино». Флинн-первокурсник пошел им навстречу.

— Я ненавидел себя за это, — говорил он. — Но вы должны понять.

«Нет, я не понимаю», — хотелось сказать мне, но я промолчал. Просто смотрел на него, пока он не опустил глаза. Потом, с легким вызовом, перевел взгляд на присяжных. Секунды текли.

Наконец я повернулся к Флеру Хиккори:

— Ваш свидетель.

Прошло немало времени, прежде чем я смог остаться один.

После нелепого взрыва негодования по отношению к Мьюз я решил провести небольшое расследование. Прогнал через «Гугл» телефонные номера, оставленные Люси. Два ничего не дали, но третий, рабочий, вывел меня на профессора Университета Рестона Люси Голд.

Голд. Силверстайн. Класс.

Я уже знал, что это «моя» Люси. Находка стала лишь подтверждением. Вопрос в том, что мне делать. Ответ лежал на поверхности: позвонить и спросить, чего она хочет.

В совпадения я не верю. Эта женщина не давала о себе знать двадцать лет. Внезапно она звонит и не называет фамилии. Я понимал, что звонок этот каким-то образом связан со смертью Джила Переса и со случившимся в летнем лагере.

Слишком уж это очевидно.

Летний роман, каким бы ярким он ни был, оставался летним романом. Я мог любить Люси и, вероятно, любил, но юношеской любви не пережить крови и убийств. Мы идем по жизни, открывая двери. Эту я закрыл. Люси ушла. Мне потребовалось время, чтобы сжиться с этим. Но я это сделал, и чертова дверь оставалась закрытой.

Теперь мне предстояло ее открыть вновь.

Мьюз хотела заглянуть в прошлое Люси. Мне следовало согласиться. Но я позволил эмоциям взять верх. Наверное, не следовало спешить. Имя на листке бумаги ударило меня как обухом. Мне следовало потянуть время, прийти в себя после удара и только потом принять решение. Я поступил иначе.

Может, не стоило и звонить.

«Нет, — сказал я себе. — Нечего тянуть резину».

Я снял трубку, набрал домашний номер Люси. После четвертого звонка трубку сняли.

— Меня нет дома, — услышал я женский голос. — Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала.

Звуковой сигнал раздался слишком уж быстро. Я не успел подготовиться. Положил трубку.

Поступил как юнец.

Голова шла кругом. Двадцать лет. Прошло двадцать лет. Люси теперь тридцать семь. Я задался вопросом, осталась ли она такой же красоткой. Подумал, что зрелость не могла ей повредить. Некоторые женщины, и Люси, пожалуй, относилась к их числу, с годами только расцветали.

«Давай, Коуп, действуй».

Я попытался. Но услышать голос, который звучал так же, как и прежде… все равно что оказаться рядом с соседом по студенческому общежитию. Через десять секунд годы уходят, и кажется, что ты в той самой комнате и ничего не изменилось. Такая вот со мной случилась история. Мне вновь стало восемнадцать.

Я несколько раз глубоко вдохнул. И тут в дверь постучали.

— Заходите.

На пороге появилась Мьюз:

— Еще не звонил ей?

— Позвонил по домашнему номеру. Автоответчик.

— Сейчас ты ее скорее всего не найдешь. Она на занятиях.

— И откуда ты это знаешь?

— Я главный следователь. И не обязана слушать все, что ты говоришь.

Она села, положила ноги в удобных туфлях на стол. Всматривалась в мое лицо и молчала. Я тоже не нарушал тишины. Наконец она не выдержала:

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Сначала расскажи, что выяснила.

Мьюз приложила все силы, чтобы скрыть улыбку.

— Она уже семнадцать лет как поменяла фамилию. Стала Люси Голд.

Я кивнул:

— Наверное, сразу после внесудебного соглашения.

— Какого внесудебного соглашения? Ах да, подожди, вы подали иски к владельцу лагеря, так?

— Семьи жертв.

— А принадлежал лагерь отцу Люси.

— Правильно.

— Неприятное дело?

— Не знаю. Я в этом не участвовал.

— Но вы выиграли?

— Конечно. В этом летнем лагере охраны практически не было. — Я поморщился, произнося это. — Семьи получили самый крупный актив Силверстайна.

— Сам лагерь?

— Да. И продали его компании-застройщику.

— Весь участок?

— Там был пункт, касающийся лесов. На эту землю налагались ограничения — никакого строительства.

— И сколько вы получили?

— После выплаты вознаграждения адвокатам каждой семье досталось больше восьмисот тысяч.

— Ничего себе. — Глаза Мьюз округлились.

— Да. Потеря ребенка приносит большие деньги.

— Я не хотела…

Я отмахнулся:

— Знаю. Просто я говнюк.

Она спорить не стала.

— Должно быть, такие деньги многое изменили.

Я ответил не сразу. Деньги родители положили на общий счет. Мать сняла сто тысяч, с которыми и убежала. Нам оставила остальное. Поступила великодушно. Мы с отцом переехали из Ньюарка в Монклер. Я уже получил стипендию в Ратжерсе,[30]но после суда нацелился на юридическую школу Колумбийского университета в Нью-Йорке. Там и встретил Джейн.