«Информация об адресе Хамелеона[1]подтвердилась, живу в том же доме, состоялось случайное шапочное знакомство соседей, дальнейшее продумываю. Установлен контакт с незначительным по званию молодым офицером гестапо, который был моим попутчиком по дороге из Литвы сюда, теперь он здесь ждет назначения. Он сын какого-то крупного, работающего в Берлине нацистского чиновника, точно его должность пока не знаю, но он спас своего сына от посылки в Белоруссию на борьбу с партизанами, хотя тот закончил специальные для этого курсы. Коммерция привела к знакомству с малоинтересным офицером из местного интендантского подразделения Фольксштайном, а через него — с его родственником гестаповцем Граве, работающим в аппарате Ланге адъютантом по связи с местным рейхскомиссариатом. Веду переговоры о покупке у него ценностей понятного происхождения, но он хочет получить только западную валюту. Размер сделки пока неизвестен, сообщит в ближайшие дни. Судя по всему, с ним будет еще один участник сделки, из-за отсутствия которого в Риге он и не сообщает размер сделки. Привет, Максим».

Перед словом «привет» он остановился. Не лишнее ли оно? Но все же написал его. Это — для Ивана Николаевича. Он поймет и простит.

(Максим — его кодовое имя. Предложил его Иван Николаевич, Во-первых, это было имя отца Самарина. «Во-вторых, — сказал улыбаясь Иван Николаевич, — будешь всегда вспоминать Максима из кинофильма, который не боялся никаких трудностей и с песней прошел через огни, воды и медные трубы».)

С момента, когда радиограмма была написана и зашифрована, время словно остановилось. Самарин прямо физически ощущал, как ползла каждая минута. Заняться каким-нибудь делом он не имел права. Мало ли что могло в это время случиться и что вдруг помешало бы ему прийти на встречу с радисткой. Он даже к телефону решил не подходить. Правда, по условию, радистка еще три дня в то же время будет приходить в условленное место и потом, через десять дней, снова придет туда еще два раза. Но эта предусмотрительность была совсем не на тот случай, если Самарин опоздает на первую встречу. Если говорить точно, схема повторных выходов радистки на место встречи была разработана только для того, чтобы иметь возможность окончательно убедиться, что его — Самарина — уже нет.

Он снова лег в постель — может, все-таки удастся заснуть. Куда там! Мозг прямо требовал работы. Ну что ж, займемся анализом — прогоним еще раз оба разговора с Граве, проделаем это замедленно, с остановками...

«Память разведчика, — говорил Иван Николаевич, — должна быть точной, как архив». Самарин никогда не мог пожаловаться на свою память. Она крепко помогала ему в юридическом, когда, бывало, из-за комсомольских дел он не успевал подготовиться к зачетам. Помогла и во время подготовки к операции. Кроме того, Иван Николаевич научил его памяти ассоциативной, когда что-то следует спрятать в тайник памяти, соединив это с каким-нибудь предметом, именем, строкой из песни, временем года или дня. Когда Иван Николаевич объяснял, как это надо делать, по радио запели песню «Прощание»: «Дан приказ: ему — на запад...» Иван Николаевич кивнул на поющую тарелку и сказал: «Спрячь в память наш разговор об ассоциативной памяти вместе с этой песней. И много времени спустя, как только ты услышишь эту песню, ты вспомнишь, о чем мы сейчас говорили...» Сейчас произошло по-другому: Самарин вспомнил разговор, и в ушах его зазвучала та знакомая мелодия...

Итак, как начался первый разговор с Граве там, на Рижском взморье? Первой его фразой было... да, точно: «Я уже думал, что гвалт у тебя». Не значит ли это, что он мог это допустить, так как считает своего родича на такое способным? Затем... затем... Да... «Зачем задыхаться в этом ящике с дымом?..» И последовало предложение прокатиться в его машине. Дым, конечно, предлог для поездки. Он не хотел вести деловой разговор в комнате. Осторожный тип...

Так, минуту за минутой, фразу за фразой, восстанавливал Самарин ту встречу, строго проверял свое поведение, каждое свое слово.

С первой встречей покончено. Там — все в порядке.

Теперь — вторая, на вилле Граве в Межа-парке. Внимание! Здесь все, буквально каждое слово и жест, невероятно важно. Тут начинается или дело, ради которого Самарин послан сюда, или... Но пора идти на встречу с радисткой.

11 часов. Самарин идет в ванную, бреется, принимает душ. Потом заварил себе кофе и выпил его неторопливыми маленькими глотками. Делал он все обстоятельно, подавляя этим снова возникшее волнение и расходуя ставшее вязким время.

В 11.15 он вышел из дома, проверил, нет ли за ним наблюдения, — все вокруг было чисто. Все же для полного контроля проделал маневр ухода, воспользовавшись давно примеченным поблизости проходным двором. Все чисто. К углу Марьинской и Ключевой он подошел за 10 минут до назначенного срока и занял такую позицию, откуда ему будет видно приближение радистки и он сможет даже проконтролировать, нет ли за ней хвоста.

Без пяти минут двенадцать он увидел Ирмгардей. Она шла по Ключевой к перекрестку с Марьинской и по той стороне, где он должен был оказаться ровно в двенадцать часов.

На ней был темно-серый летний плащ. Ее белые волосы были завиты по немецкой моде: надо лбом возвышался валик, а сзади волосы спускались кольцами к плечам и по нижнему краю были подвернуты внутрь. Высокая и, как показалось Самарину, стройная, она спокойно, неторопливо шла по улице, засунув руки в карманы плаща. Самарин смотрел на нее несколько удивленно — он видел ее красивой.

Но вот и она увидела его и улыбнулась чуть-чуть, одними сжатыми губами.

Они стояли рядом перед витриной магазина, их плечи соприкасались.

— Улица Мартас, 5, — сказала она тихо, не отворачиваясь от витрины.

— Ясно, — тихо отозвался Самарин. — С приездом...

Он тронул ее руку, она чуть повернулась к нему и, осмотревшись, взяла из его руки сжатую в комочек бумажку. И тотчас ушла. Самарин смотрел ей вслед. Она удалялась по Марьинской улице к центру и шла так же неторопливо, спокойно.

Вот и все. Радиосвязь есть!

И тут только Самарин услышал улицу, будто только что включили звук. По мостовой мчались, рыча моторами, автомобили, прогремел трамвай. Мимо Самарина, толкая его, шли люди, он слышал то немецкую, то латышскую речь. На руках у женщины, капризно сдирая с головы панамку, плакал ребенок. Поперек улицы мелькнула тень — и с неба обрушился рев низко пролетевшего самолета. Увидеть его Самарин не успел. И вдруг тоже откуда-то сверху — песня. Немецкая. Голоса пьяные. Самарин поднял голову — в доме напротив в распахнутом окне на третьем этаже стояли, обнявшись, два немца и орали песню. Самарин разобрал только одну многократно повторявшуюся фразу: «Эльза, Эльза, люби меня».

Самарин рассмеялся, сам не зная чему. Нет, все-таки тому, что он сегодня получил связь. Это здорово, что есть связь. Все вокруг видится иначе, даже шагается как-то тверже, думается острее и хочется действовать, действовать.

Ирмгардей сказала: «улица Мартас, 5». Виталий знает этот адрес — там живет подпольщик Рудзит. Самарин уже просматривал и эту улицу, и этот дом.