И Захария рассмеялся.

– Бойся, как бы Господь тоже не преподнес тебе урок! – воскликнул Иисус, выходя из комнаты.

– Дерзкий негодяй! – крикнул Захария. – Да ты, наверное, зелот!

Иисус шел так быстро, что не заметил, как покинул город. Часа через два он добрался до деревни под названием Курси. Едва он вошел в деревню, его внимание привлекла толпа, собравшаяся на площади, по которой бегали тощие куры. Два-три десятка человек образовали круг, но что происходило в центре, Иисус не мог разглядеть. А больше всего его пора шло то, что люди молчали. Обычно крестьяне говорят громко и несдержанно, а сейчас они, да и то не все, тихо перешептывались. Иисус с трудом пробил себе дорогу и очутился в первом ряду. В центре круга сидел толстый мужчина в странной одежде: на нем был просторный халат из белого шелка с богато вышитыми воротником и оборкой, камилавк, отороченный мехом, увешанный цепями и кольцами, туфли из красного войлока без задников. Напротив стоял мальчик с такой коростой на глазах, что он не мог их открыть. Толстый мужчина раскачивался, протяжно распевая в такт качаниям какие-то слова. Несмотря на экзотический вид мужчины, Иисус понял, что псалмодия была лишь пародией на заклинания, поскольку разобрал два-три греческих и несколько сирийских слов. Голос мужчины взвился, перешел в пронзительный крик и резко оборвался. Он поводил руками над лоханью и незаметно бросил в нее порошок, окрасивший воду в красный цвет. Затем мужчина заставил мальчика стать на колени перед лоханью и опустил его голову в воду, держа ее там до тех пор, пока несчастный, несомненно, из-за боязни захлебнуться, отчаянно не замахал руками. При совершении этого ритуала мужчина время от времени что-то резко выкрикивал. Затем он поднял голову мальчика и снова несколько раз опустил ее в воду. Делал он это до тех пор, пока вопли ребенка не стали заглушать его собственные крики. Наконец он потребовал дать ему кусок холста и протер глаза ребенка.

– Я вижу! Я вижу! – бормотал мальчик.

Толпа, сдерживавшая дыхание, зароптала и заволновалась.

– Волшебство! – крикнули несколько крестьян.

Мать мальчика бросилась мужчине в ноги, а затем подняла руки к небу, умоляя Господа, чтобы он не позволил демону принимать участие в том, что она называла колдовством. Отец, держа мальчика за плечи, строго спрашивал:

– Ты видишь меня? У меня глаза открыты или закрыты? А теперь? А теперь? Говори правду, поскольку лечение стоит денег, а если ты опять потеряешь зрение, едва кудесник уедет, я побью тебя!

Ребенок, дрожа всем телом, отвечал:

– Клянусь, я тебя вижу! Я вижу даже новые седые волосы в твоей бороде…

Женщины громко голосили, мужчины радостно хлопали в ладоши, испуганные дети плакали.

Кудесник прервал их, ударив несколько раз палочкой по лохани. Все замолчали в ожидании, несомненно, нового чуда.

– Послушайте, вы, скопище невежд! – воскликнул кудесник на ломаном арамейском языке. – Вам выпала несказанная удача: мое восхитительное наитие привело меня в вашу затерянную деревню. Сначала вы отказывались верить, что я могу творить чудеса. Теперь вы увидели собственными глазами, что и вылечил мальчика. Да, я творю чудеса! У этого мальчика на глазах были язвы, а вскоре его могла поразить проказа. Мои знания спасли ему не только зрение, но и саму жизнь! А сейчас я хочу, чтобы мне заплатили. По сравнению со спасенной жизнью оплата моего умения – сущий пустяк! Послушайте меня: если вы не такие, как о вас говорят в городе, то есть не грубые животные, заплатите мне!

– Сколько? – спросил отец мальчика.

– Я тебе уже говорил: один сестерций. Толпа хранила угрюмое молчание.

– Один сестерций! – повторил отец. – Но это вдвое больше, чем мытарь берет с меня за целый год!

– Ты собираешься назначить цену жизни родного сына, ты, деревенщина? Ты что, совсем стыд потерял? Вскоре этот мальчик начнет работать вместе с тобой и принесет тебе больше, чем один сестерций! Ну, дай же мне сестерций, или я позову солдат, чтобы получить принадлежащее мне по праву!

Старый человек, давно наблюдавший за этой сценой, выступил вперед и сказал:

– Я раввин этой деревни. Меня все знают. Все знают, кем были мои родители и чем занимаюсь я сам. Но тебя, тебя Я твоем роскошном наряде, тебя с твоими таинственными порошками и заклинаниями – кто тебя знает? Кто знает, откуда ты пришел? Ведь ты можешь быть посланцем самого демона! И ты осмеливаешься просить сестерций как плату за излечение, о котором нам ничего не известно! Кто убедит нас в том, что после твоего отъезда мальчик вновь не станет слепым? Убирайся из нашей деревни немедленно! И чтобы мы тебя больше никогда у нас не видели!

Кудесник торжествующе улыбнулся.

– О, я тебя знаю, Хушай. Мне известно о тебе многое. Ты говоришь, что не знаешь меня? Меня зовут Аристофором, и я ученик и последователь знаменитого Досифая. Мое имя покрыто славой далеко за пределами Палестины – в Александрии, Фивах, Антиохии. Что касается моего учителя, то его знает весь мир! Если ты не хочешь, чтобы в пяти провинциях стало известно о твоем полном невежестве, не тверди, что ты меня не знаешь! Вот уж действительно! Ты только что продемонстрировал такое глубочайшее невежество, что мне потребуется целый год, чтобы вылечить тебя!

Несколько крестьян захихикали. Иисус чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Раввин открыл было рот, но Аристофор резко оборвал его, не дав произнести ни единого слова:

– Не торопись трепать языком, раввин. Ты слишком слаб и дряхл, поэтому побереги силы. Ты спрашиваешь, не посланец ли я демона? Но подобный вопрос скорее должен я задать тебе. Ты сиднем сидел, не отрывая свое костлявое седалище, и наблюдал, как мальчик слепнет. И это доказательство твоих знаний или твоей мудрости? Или доброй воли? Нет! Я скажу тебе, Хушай, как следует объяснить твою бездеятельность: она свидетельствует о том, что в тебе не воплотилась никакая сверхъестественная сила. Даже демон не захотел воспользоваться твоими услугами, деревенщина! – И, повернувшись к толпе, которую хулительные слова кудесника заворожили ничуть не меньше, чем его действия, Аристофор продолжал: – Люди добрые! У меня есть для вас новости! Месяц назад присутствующий здесь раввин Хушай послал прошение первосвященнику Иерусалима. Он просил денег, чтобы починить прохудившуюся крышу синагоги, поскольку крестьяне Курси слишком бедны, чтобы сами могли заплатить за ремонт. И вот несколько дней назад – не правда ли, Хушай? – первосвященник прислал ему пятнадцать сестерциев на ремонтные работы, особо подчеркнув, что на этот раз деньги должны пойти именно на починку крыши, а не на закупку зерна, которое в голодный год будет продаваться в четыре раза дороже. Люди добрые! Я спрашиваю вас: была ли починена крыша? Нет? Тогда, поверьте мне, ремонт скоро начнется! Хушай, отправляйся за плотниками! Время не ждет. Все, люди добрые, хватит! Либо отдайте мне мои деньги, либо…

Аристофор встал. Отец мальчика подошел к нему.

– У меня нет таких денег, и я не могу занять их, – сказал он. – Не возьмешь ли ты двух гусей? Это все, что у меня есть.