– И что за больные у тебя тут валяются, красна девица?

Прачка вздрогнула от неожиданности, обернулась и попятилась, увидев совсем рядом закутанную в мешковину сгорбленную старуху с клюкой. Дверь не хлопала, не скрипела, холодом не веяло… Откуда взялась, как вошла?

– Да вот… Добра молодца никак не разбудить… – кивнула на постель Снежана.

– Видно, плохо стараетесь. – Старуха подкралась ближе, вытянула шею, к чему-то принюхиваясь, потом вдруг размахнулась клюкой и с силой ударила ею немощного в грудь: – А ну, вставай!

Снежане с перепугу померещилось, что в момент удара клюка превратилась в золотое копье, а в стороны сыпанули искры. Но тут «чудище неведомое» вдруг вскрикнуло, изогнулось, захрипело, словно подавившись – и село в постели, ошалело хлопая веками:

– Где я?!

* * *

Виктор Аркадьевич недовольно покосился на завибрировавший телефон, посмотрел имя абонента, поднял трубку:

– Да, дочка.

– Ты на работе?

– Да, и занят.

– Тогда я коротко. На сайте больницы повесили сообщение, что у Оли самопроизвольно забилось сердце. Кардиограмма нормальная, готовят к отключению от аппарата искусственного кровообращения. В общем, готовь колечко, скоро выпишут. Я тут перстень с двумя рубинами в галерее видела. Очень симпотный и к амулету ее подойдет. Если Оля тебе откажет – чур мое.

– Ой-ей-ей, электрическая сила!!! – оскалился Олег. – Чего так больно, тетя Зоря?

– Хочешь, чтобы зажило быстрее, терпи! – продолжила замазывать пролежни знахарка. – Дня через три кожа нарастет, сможешь опять одетым ходить, на спине лежать. А седмица минует – так даже и на попе сидеть.

– Ква-а-а! Ква! – громко застенал ведун. – Ты чего туда, горчицу кладешь, шаманка? Как огнем печет!

– Жир барсучий, ноготки тертые, чистотел сушеный, гвоздики и душицы чутка для запаха…

– Мяту добавить пожмотилась?

– Да и без нее не загниет, добрый молодец! – женщина закрыла туесок. – Спасибо скажи, что каленым железом не прижгла, как иные лекари советуют. Али солью не присыпала.

– Мне так кажется, хуже бы не стало, – тяжело выдохнул Середин.

– Ты лежи, лежи, – приказала ему знахарка. – Пусть мазь впитается да рана обветрится. Опосля чистое наденешь. И без того Снежане одежу всю перестирывать придется, сердешной.

Ведун послушно вздохнул. Он не хуже женщины знал, что обширные раны с загниванием плоти, что появляются от долгого неподвижного лежания, за пару дней не затянутся, и даже через первую молодую кожицу будет поначалу сочиться сукровица.

– Ты мне вот что скажи, тетя Зоря, – опустив голову на сложенные руки, начал Олег. – Как так получается, что у тебя с сиротой на двоих и изба неплохая возле самого города, и баня, прямо скажем, роскошная имеется? С одной стороны, нищенствуете, с хлеба на воду перебиваетесь. А с другой – так очень даже зажиточно получается.

– Это мне от отца наследство, чудище приблудное, – знахарка отошла к столу. – Отец углежогом был, все кузни городские и медни на нем держались. Жили крепко: одна изба в городе, за стеной, для зимы и на случай набега. Вторая сия, со двором. Тут летом и скотину держали, и сами жили в вольготности, и баня тоже не в тягость была. Насилу помещались семьей-то большой. А как отец судьбу свою закончил, мы с братом по совести добро наследное поделили. Мне – двор и баню, и матушка со мною поселилась. Ему же – изба в крепости и дело все углежогское.

Олег повернулся на бок:

– Коли Снежана племянница твоя, хозяйка, то, выходит, с братом неладное что-то случилось?

– Жена его родами померла, – сухо ответила знахарка. – А любил он жену-то, души не чаял. Потому и Снежану невзлюбил, да и сам к хмельному пристрастился. Поначалу работать продолжал, да токмо уголь все хуже и хуже у него получался. Медники и кузнецы взроптали, к князю пошли. На круг серебро собрали, да волей княжеской дело у него и выкупили, сами жечь стали. Брат же с серебра сего шального пуще прежнего запил. Как кончилось, дом тоже пропил. Опосля сгинул где-то, никто и не схватился. Снежана к тому времени у меня давно обитала. Я гадала – мертвый выходит. И смерть мирская. То ли замерз, то ли утонул, то ли еще чего вышло, как оно во хмелю-то бывает. Не убивал его никто. Да и к чему? Взять-то с него уж нечего было… С тех пор вдвоем и маемся. Она стирает, я бабам помогаю. Кому повитухой, кому лекарем. Кого слушаю, кого жалею, кому заговорами помогаю. Так и живем.

– А сама отчего одна?

– Слух дурной прошел, – вздохнула женщина. – Будто с нежитью я лесной путалась. Вот парни как от порченой и шарахались. Тогда шарахались – ныне ровно мухи на мед льнут. Свои жены теперь постылые, моих ласк хотят. Да разве минувшее обратно возвернешь? Задушила бы их всех собственными руками! – внезапно зло выдохнула хозяйка и даже поднесла к лицу скрюченные пальцы. – Да токмо без подарков их мы со Снежаной вовсе ноги протянем.

Олег понял, что разговор попал знахарке по больному месту, и предпочел сменить тему, указав в потолок:

– Чего сверху ни сеном, ни соломой до сих пор не застелили? Холодно же! Все тепло через верх уходит.

Изба у женщин была построена так же, как и баня, по «полубелому», просто размеры имела раз в пять больше. Печь тоже была больше и немного аккуратнее, отличаясь от банного очага высокими боковыми стенками из скрепленных глиной валунов, слегка сходящимися наверх. Над топкой в потолке имелся квадратный проем для выпуска дыма, жилую часть от сажи закрывал сверху жердяной потолок.

– Коли углы одни засыпать, толку не выйдет, – ответила хозяйка. – А коли весь, солома вниз сыплется и с края над огнем свисает. Так и до пожара недалеко.

– Обить края надо, – прищурился Олег, бочком сполз с постели. – Лестница у тебя есть, хозяйка? Коли сидеть нельзя, буду лазить. Лежать надоело.

– Лестница, знамо, найдется. Но больше в хозяйстве ничего не осталось, чудище. Руки бабьи слабые, а нужда большая. Так потихоньку и продалось.

– Топор-то хоть есть? И чурбаки сосновые без сучков. Дрова уже все покололи али большие калабахи еще остались?

Выглянув на чердак, ведун в очередной раз поразился русской смекалке. «Полубелая» топка, как оказалось, была не недостатком, а главным достоинством в доме бывшего углежога. Судя по навязанным вдоль стропил перекладинам с петлями и крючками, на них когда-то развешивалось изрядно всякого добра. Скорее всего, рыба, мясо, птица, окорока и прочие вкусности. Когда дом топили, дым шел наверх и все естественным образом коптилось. Возможно, очаг вообще не для тепла, а для копчения и делался. Дом-то летний! Чего его утеплять?

– Надеюсь, соломой-то у вас в Перми разжиться можно? – спустившись, спросил Олег. – Топор принесла?

Дальше работа была простой и привычной: чурбак на пол, боковины отколоть – и в печь, сердцевина сильными ударами расщипывается на пластинки в мизинец толщиной. Пять минут – и чурбак превращается в стопку дранки и четыре «горбылины».