Ключи лежали у него в кармане. Квартира была еще не продана. Переплет прошел в пустую комнату, присел на подоконник и закурил. Сейчас ему нужна была поддержка, но не маршала Орлова и не отца. С ними все было ясно. По-человечески Орлова можно было понять, он старался обеспечить дочери если не счастье, то хотя бы семейную жизнь. Однако легче от этого не становилось. И дело было не только в этой несчастной малышке-мулатке. Ее рождение, вместо того чтобы объединить супругов, должно было вбить еще один клин в их и без того очень некрепкие отношения. Впрочем, Акентьев уже знал, что смирится. Смирится со всем ради того, что ждет его впереди, того, что обещано. И все же трудно жить надеждами, когда все, на чем они строятся, – обещание призрака.

Ему показалось, что за спиной кто-то прошептал невнятно, будто заклиная. Акентьев обернулся. Нет, это только показалось. А жаль! Жаль, что нельзя снова пройти туда, вниз… Почему они запретили ему? Они не понимают, что он может начать сомневаться! На улице быстро смеркалось. Нужно возвращаться – не то еще решат, что он наложил на себя руки. Бросился в воду… В темную воду. И снова отголоском встало над этой водой зарево горящего корабля.

Уходя, он еще раз прислушался, прежде чем запереть дверь квартиры. Мертвая тишина. В сущности, это именно то, чего ему не хватало все время с того момента, как позвонил Раков и пригласил его на эту окаянную охоту.

Тут, словно по подсказке, зазвонил телефон. Переплет вздрогнул, вернулся в комнату и замер в нерешительности. Потом снял трубку, ожидая услышать голос отца или, на худой конец, Дрюни Григорьева. Тот мог позвонить по пьяни и на старый номер. Впрочем, почему на худой? Попойка в какой-нибудь комсомольской компашке сейчас была бы не самым плохим вариантом. Однако в трубке стояла тишина.

– Алло! – Переплет подождал несколько секунд.

Показалось, что там, на другом конце провода, плещется что-то. Нет, воображение разыгралось – просто обыкновенные помехи. Он запер квартиру, проверил, по привычке подергав за ручку, и зашагал вниз по лестнице. Назад, в новую жизнь.

Няню все же пришлось нанять. Это была тихая скромная провинциалочка, настолько невзрачная, что Дина считала ниже своего достоинства беспокоиться за мужа. Акентьев долго почему-то не мог запомнить ее имени – Алевтина – и постоянно называл ее Альбиной. Девушка не спорила, она вообще редко открывала рот, стесняясь своего говора.

Дина на первых порах пыталась изображать заботливую мать, но хватило ее ненадолго. Замужество и материнство были для нее новой забавой, не более, и забава эта наскучила, как только кончились праздники с подарками и начались серые будни.

О кормлении грудью, впрочем, пришлось забыть – у Дины не было молока. Кажется, это больше огорчало Марью Григорьевну, чем саму новоиспеченную мать. Она наслышалась страшных историй об искусанных грудях и трудностях с избытком молока. Вечно кричащая дочка была передана Алевтине, против присутствия которой сам маршал заочно почему-то категорически возражал.

– Не дело это, когда твой ребенок на руках у чужого человека растет! – говорил он Александру по телефону.

Тот кивал, думая, что никогда раньше не замечал в своей внешности ничего африканского. Так почему, черт побери, товарищ Орлов продолжает упорно приписывать ему это отцовство?! Словно мало того, что ему навязали этот брак почти в буквальном смысле слова под дулом автомата. И не-важно, что автомат находился за тысячи километров – в руках у какого-то недобитого «духа», суть была одна и та же. Дина чувствовала себя в Ленинграде, словно в ссылке. Шутила насчет декабристов. Переплет на это отвечал, что жены декабристов ехали в Сибирь за своими мужьями, ему же, напротив, в ожидании обещанных маршалом «блестящих» перспектив приходится прозябать в Питере. Как ему предельно откровенно объяснил тесть, следовало держаться подальше от столицы, пока там не забудут прежние похождения экстравагантной критикессы.

«Забудут ли? – сомневался про себя Переплет, глядя на Ксению. – Это как шило, которого в мешке не утаишь». Но на самом деле он не слишком беспокоился из-за дочки – ее можно отправить в интернат, когда подрастет. Если, конечно, бабка с дедом не возьмутся за воспитание. Речь, само собой, шла не о его родителях – подсовывать им такой «подарочек», как в припадках благодушия называла свое чадо Дина, он не мог ни в коем случае.

Портрет маршала Орлова – не на коне, но все равно исполненный пафоса – теперь красовался над диваном в гостиной квартиры Акентьевых, Дины и Саши. Неизвестный Акентьеву художник здорово польстил Орлову, добавив ему мужественный подбородок и удалив простецкое выражение с лица, так что теперь маршал напоминал одного из легендарных героев прошлого. Прямо-таки античным величием веяло от его фигуры. Что ж, вероятно, так было правильно с точки зрения пропаганды. И кто знает, что на самом деле можно было прочесть на лицах всех этих героев прошлого? Вряд ли было много тех, кто, подобно Юлию Цезарю, был готов отправить льстеца в пасть львам.

Через месяц Александр решил перевесить портрет в другое место, но Дина решительно этому воспротивилась.

– У меня такое чувство, что твой папаша следит за нами каждую секунду, – объяснил он.

– За тобой, милый, за тобой! – ответила Дина. – У меня-то такого чувства нет. А что, тебе есть что скрывать?

– Свалится кому-нибудь на голову! – выдвинул он последний и самый слабый аргумент: во-первых, потому что и веревка, на которой держался портрет, и крюк были крепкими, во-вторых, потому что гости к Акентьевым не ходили.

Переплет не стремился восстанавливать старые связи, хвастаться дочерью было просто глупо, а Дина в любой момент могла закатить скандал. Да и времени не было на вечеринки.

Об этом напоминала ему и Дина, которая вцепилась в портрет, словно клещ, почувствовав, что супруга он раздражает. Маленькая домашняя война в семье Акентьевых с самого начала приобрела позиционный характер, прямо как в Первую мировую. Правда, преимущества сейчас были на стороне Дины. Квартира оказалась поделена на два плацдарма. Переплет контролировал кабинет и частенько засыпал там с книгой в руках, избегая таким образом необходимости исполнять супружеские обязанности.

Дине с трудом удавалось поддерживать в нем интерес к своей персоне, однако воздерживаться от интимной жизни совсем было бы невозможно. Организм требовал разрядки, а никаких приключений на стороне она бы не потерпела – было кому пожаловаться! Кроме того, не хотелось выслушивать ехидные намеки насчет полового бессилия. Александр не сомневался, что за Диной дело не станет и вскоре уже в курсе его вымышленной «проблемы» будут все ее питерские знакомые – даже в телефонных разговорах она бывала предельно откровенной.

И на этот роток не накинешь платок – товарищ Орлов не даст. Портрет в гостиной теперь служил постоянным напоминанием о довлеющей над Переплетом «высшей силе».

Дина, в свою очередь, хозяйничала в детской и спальне, которую предпочитала называть будуаром. Периодически один из супругов совершал вылазку в тылы противника. Переплет – с целью выявления и изъятия спиртных напитков, Дина – чтобы вытребовать у мужа деньги на покупки. Муж всякий раз выяснял до копейки сумму, требуемую на ту или иную вещь, и не забывал сверить ее с товарным чеком. Несмотря на такой строгий контроль, Дина умудрялась выкраивать из этих денег себе на выпивку. Кое-что Александру удавалось обнаружить, но большую часть времени он проводил в исполкоме, и в это время супруга пользовалась полной свободой. Часто, вернувшись домой, он находил только записку, где она сообщала, что собирается провести вечер с кем-нибудь из новых знакомых. Акентьев не опускался до проверок, да и ни к чему это было. Он просто складывал записки в ящик стола, поражаясь замысловатости некоторых фамилий, от которых веяло Гоголем и девятнадцатым веком. Со временем он решил, что так, пожалуй, даже лучше – чем меньше он будет видеть ее, тем спокойнее станет его собственная жизнь. Пусть таскается по своим компашкам с какими-то озабоченными юнцами – Переплет хорошо знал, с кем теперь она якшается. Самая подходящая для нее компания – как раз тот контингент, с которым в свое время он работал в «Аленушке».