Толкая тачку, я ощущал себя то Сизифом, то бурлаком на Волге. За мной шла толпа продавщиц, десять человек, а вокруг кишел народ, норовя попасть под ноги.

Я хотел максимально страшным голосом крикнуть «Р-разойдись» — но придумал кое-что поинтереснее:

— Эх, дубинушка, ухнем!

Народ отошел с дороги, заулыбался. Звонкий голос идущей за мной продавщицы подхватил:

— Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!

Я узнал басовитый голос женщины, просившей не смешить ее ноги:

— Подернем, подернем!

Дальше два женских голоса, грубый и звонкий, очень красиво переплелись:

— Да ухнем!

Идея понравилась идущей за мной толпе женщин, и они повторили песню, но уже хором. В третий раз я начал, они поддержали, а четвертого раза не получилось: мы добрались до первой точки — чебуречной, рядом с которой была закрытая пирожковая с интригующей надписью: «Азербайджанский кофе» и заведение с интригующей мой молодой организм вывеской «Шашлык-машлык». Это были обычные ларьки, возле которых стояли высокие круглые столики без стульев.

Живот снова заурчал, требуя кофе и шашлык. Или чебурек. Или все сразу, и много. Но народ все прибывал и прибывал, и нужно было работать.

Здесь, на рынке, бурлила совершенно другая жизнь. Будто бы в противоположность тихой размеренности госсотрудников, царили суета и неопределенность. Пока руки были заняты, голова работала.

Как это все уживается с коммунизмом? Как управленцам удается удерживать ниточки, чтобы это все не развалилось и не начало гнить? Точно через местных авторитетов типа Достоевского. Все почти так же, как в моей реальности, но не в столь утрированной форме.

Читал в одной статье, что в обществе всегда рождается одинаковый процент людей с определенными социальными ролями. И асоциальный элемент — тоже социальная роль, и сорвиголова. Вот весь лихой люд и здесь, размеренный жизненный уклад не для них.

Развезя курятину по лавочкам и подсобив женщинам с коробками, я вернулся к воротам, где минут пять ждал Юрия. Он подошел вразвалочку и проинструктировал:

— Ща приедет ярко-желтый грузовичок, сделаешь то же самое.

— А деньги?..

— Двадцать рублей ходка, вот и считай. — Он растворился в людском водовороте.

Желтый фургон не заставил себя долго ждать, а мне пришлось грузить на этот раз огурцы, помидоры и перец, выращенные в кооперативном хозяйстве Ласточкиных. Надо признаться, помидоры пахли так, что желудок скрутил голодный спазм, и я с надеждой посмотрел на приглянувшуюся «Чебуречную», перевел взгляд на столовую № 9 (все заведения общепита находились в одном месте), где был внутренний зал, но ничего еще не открылось.

После желтого грузовика пришлось идти в даль далекую к автобусной остановке за овощами от фермера Редисова. Клянусь, так и звали!

По пути я увидел Длинного и Квадратного, которые раскладывали свои елки ни свет ни заря, чтобы опередить лесовичка дядю Николая и продать хоть что-то.

Больше всего работы у грузчиков было до открытия рынка, девяти утра. Я сделал шесть ходок, заработал сто двадцать рублей, которые мне выдал Юрий, и тут же купил меховые носки у старушки. А потом побаловал себя маленькой чашечкой настоящего заварного кофе, дополнил его чебуреком и встал за круглым столиком чебуречной, которую держал усатый умудренный сединами азербайджанец. Запах этого кофе будоражил мой желудок с самого утра, когда я ходил мимо туда-сюда.

Двух чебуреков оказалось мало, и я решил — гулять так гулять! Взял огромную чашку чая и шашлык в соседнем ларьке. Когда купил, посмеялся над собой: «Да уж, Саня, накопишь ты тут стартовый капитал, конечно, с таким-то аппетитом».

Наслаждаясь вкусом, я смотрел, как суетятся люди, срывается снег, как продавцы украшают рабочие места новогодней мишурой.

Как и в моем мире, из заведений лилась музыка. Хозяин чебуречной предпочитал национальную, владелец шашлычной — Аллу Борисовну, а из пирожковой доносилось:

— Восстает из пепла выпивший народ…

День прошел более-менее спокойно, потому что восстали мои коллеги-грузчики и явились на рабочие места. Среди них были как студенты, так и сомнительные личности протокольной наружности. Рулил ими уже знакомый Юрий Горбач, из-за носа похожий на грифа.

Поначалу я опасался, что устоявшийся коллектив грузчиков попытается меня выдавить со своей территории, но работы хватало всем. А может, они просто знали: раз я появился здесь, значит, получил на то добро. В общем, ближе к ночи на руках у меня были триста сорок рублей, но эти деньги дались ой как сложно: в общагу я приполз в начале одиннадцатого на четырех костях, выжатый как лимон и перееханный двумя катками, затолкал себя в душ и вырубился раньше, чем упал на кровать.

* * *

Проснулся от звука будильника и сразу вскочил, не понимая, кто я и где я. Вспомнил, что смартфон два дня не заряжал, поглядел на экран, где в углу отображалась полная шкала зарядки. Аж гордость взяла за отечественного производителя.

Одежду купить вчера было некогда, да я на работе не особо мерз, потому пошел в том же виде, что вчера, по звенящему от мороза воздуху.

И снова — суетливое утро, пять ходок с тележкой и поощрительный завтракообед в полюбившейся пирожковой. Кофе, надо сказать, у них отменный. А вот кофейных аппаратов, как в нашем мире, я не заметил.

Чебуреки в этой забегаловке были сочные, нажористые. А вот буржуйских гамбургеров и хот-догов я не нашел нигде.

Помимо крупной государственной столовой, на рынке изобиловали закусочные, такие, как эта, а вот за его пределами, на первом этаже многоквартирного дома, была государственная пельменная.

Как же хорошо сытно перекусить после трудового утра и вот так просто стоять, расслабившись, и наблюдать за прохожими! Все-таки есть своя прелесть в простой работе: сделал дело — гуляй смело. Но, конечно, же, я не буду довольствоваться малым, как в прошлой жизни. Не просто так мне дали второй шанс, нужно оправдать доверие неизвестного божества.

Доедая чебурек, я заметил двух подозрительных вертких типов в кепках-аэродромках. Они терлись возле лотка, где торговали мишурой, окруженного покупателями. Потом один отошел ближе к туалету и сделал вид, что кого-то ждет. Другой типа пытался пролезть к прилавку, расталкивая покупателей, и в это время его рука нырнула в раскрытую сумку старушки и выудила оттуда клетчатый кошелек.

Стоящий у туалета метнулся к подельнику, вроде бы прошел мимо него, но я был уверен, что кошелька у первого вора уже не было, он осел у второго карманника.

Взвизгнула девушка, развернувшись, отвесила подзатыльник карманнику, думая, что его ее прелести заинтересовали, и он решил их пощупать. Старушка, держа в руке гирлянду, полезла в сумку, чтобы расплатиться, не нашла кошелек и истошно завопила: