Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второе письмо уже лежало на отцовском столе. Как это прежде сановники умудрялись везде иметь своих людей и отслеживать даже мелочи? А нынешние не знают, куда деваются миллиарды. Хи-хи. Не хотят знать – думают, народ ничего не понимает. Понимает и мотает на усы. Ой, что будет, когда мотать места не останется!
В общем, разговор получился короткий и жёсткий. На почту я больше не ходила, трусила. Через несколько лет, уже будучи замужем, нашла в почтовом ящике письмо от Чижевского со штампом Амурской области. Далеко запесочил беднягу власть имеющий.
В конверте лежало фото и один листок в клеточку. Почерк плохой, но разборчивый.
Я сегодня прошёл у окошка,
Где увидел тебя впервые.
Непротоптанная дорожка,
Колокольчики голубые…
Здесь тебя уже нет давно,
Только розовый куст с упрёком,
Нежным цветом стучит в окно:
Помнишь ли обо мне, далёком?
Много пыльных военных дорог
Впереди, позади бегут.
Я давно не писал, не мог,
Я боялся – слова солгут.
Всё равно я к тебе приду,
Той дорожкой ли, осенью, летом,
Всё равно я тебя найду,
Жди меня – я вернусь за ответом.
У майора с фотографии обгорелый нос, прищуренные от яркого солнца глаза. Позади – хорошо узнаваемая дача. Наверное, Вадим ездил на Кубань, и генеральша дала ему адрес. В моей памяти вспыхнул спрессованный в мгновение романтический эпизод. Невольно сглотнула слюну: а вдруг, и правда, потеряно что-то большое, редкостное? И ведь лежало рядом – манящее, сахарное. Не соблазнилась, даже фантик не развернула. Ветер в голове. Может, Вадим был моей судьбой и огромным счастьем, испытать которое не доведётся никогда? Кто ж теперь знает?
Кубанский дачник умер, дом генеральша продала, а сад и виноградник отошли сельсовету – тогда ещё не существовало частной собственности на землю. Мы с Доном переехали, мой след потерялся, но и через много лет я не забыла наивного стишка – искреннего отпечатка любви, которой наградила меня судьба.
Зачем память выносит на поверхность невозвратимое? Первые поцелуи, ветер в вершинах деревьев, речная галька, облизанная водой… И короткие влюблённости, и мучительные долгие любови не заканчиваются, переходят одна в другую, образуя сакральный круг. Они составляют основу того, что называется жизнь. Может, старость моя потому и подзадержалась, что я всегда кого-нибудь любила.
Тем вечером, засыпая в объятиях Дона, подумала: интересно, как отреагировала бы мама, успей Вадим к поезду. Колёса памяти стучат, меня укачивают рифмы:
Ты сегодня прошёл у окошка,
Это ноги твои кривые —
Зацепился за куст у порожка,
И порвал порты голубые.
Пыль столбом – так много дорог
Пропетлял на лихом скакуне.
Сочинить получше не мог
И явился ко мне во сне.
29 июля.
Осенью для меня открылись двери редакторского отделения Полиграфического института, хотя больше привлекало оформительское – я неплохо рисовала. Но тут даже папино положение не спасло: требовалась профессиональная подготовка или бесспорный художнический дар. Как говорил король в «Золушке», никакие связи не помогут сделать ножку маленькой. Хотя при министре культуры, кажется Михайлове, в Большой театр приняли его дочь, сопрано Школьникову. Уж не помню, что она там «пела», по-моему, коротенькую партию Ирины в «Борисе Годунове», и канула в небытие, как только папашу сняли с должности.
На первом курсе, непонятно по каким мотивам, подобрался наш интернациональный мини-коллектив из пяти студенток. Русской и москвичкой в ней была я одна, о статусе отца предусмотрительно помалкивала, впрочем, в деканате знали и пытались назначить меня комсоргом группы, от чего я, с неприсущей мне ловкостью, удачно увильнула.
Наиболее близкой по духу оказалась грузинка Тина. Много позже я узнала, что она – дочь журналиста-международника, тогда их было мало, все известны в лицо и, конечно, завербованы КГБ. Он работал в Англии и вдруг, на закате сталинизма, безвинно оказался в подвалах Лубянки, где провёл год. Как? Можно себе представить. Совершив свой хитрый переворот, Хрущёв лично перед ним извинился, дал шикарную квартиру и должность главного редактора второстепенного партийного журнала. Одевалась Тина непривычно, донашивая экстравагантные на наш неразвитый вкус наряды, которые посылали ей родители из Лондона, пока она оканчивала школу в Тбилиси. Воспитывали её многочисленные родственники, но более всех обожаемый дед, известный на родине офтальмолог. Когда врач был ещё мальчишкой, в прачках у его семьи была мать Сталина, а будущий вождь в дворовой драке сломал ему нос. Возможно, поэтому на дальнейшую судьбу деда знакомство не повлияло.
Тина явно понимала в политике больше нашего, но, мысля здраво, помалкивала. У неё заметно больше достоинств, чем недостатков. Зацикленная на справедливости, быстроумная, работоспособная, умеет терпеть боль и управлять своими страстями, что мне недоступно, поэтому всегда вызывает восхищение. Под завязку набита интересными фильмами, книгами впечатлениями и, благодаря тренированной памяти, знаниями. Хорошо владеет английским, французским, хуже – грузинским, может напеть любую популярную оперную арию, чем сразу меня покорила. С нею не соскучишься. Вокруг Тины всегда вертелись мужчины всех возрастов и социальных групп. Она соблазнительна: негритянские губы, какие сегодня формируют ботексом за деньги, а у неё свои, бесплатно, крутые бёдра и бюст привлекательного четвёртого размера. Правда, тогда в моде были травести с плоскими подростковыми грудками, и мужчинам, вопреки природному влечению к большим, приходилось делать вид, что нравятся маленькие. В общем, Тина – вкусная женщина.
По-грузински свободная, даже слегка развязная, она уже имела опыт романтических отношений, но болтливостью не отличалась, мы знали только, что Тина встречается с известным деятелем кино, который доводит её до экстаза, не переходя границ дозволенного. Её кредо: красивый мужчина – это умный мужчина. Я с нею не согласна. Для меня в человеке притягательнее божественный дар. Ума можно и поднабраться, а обаянию и харизме научиться нельзя.
Своего настоящего избранника, авиаконструктора, Тина долго не показывала. Я подумала: неужели настолько умён? Оказалось, верно, а ещё похож на популярного киноактёра Евгения Самойлова. Они прожили вместе тридцать счастливых лет. Он умер от кровоизлияния в мозг, не дотянув до пенсии. Уже четверть века Тина одна. Сколько страстей ей пришлось смирить? Возможно, на заброшенном поле резвились другие поклонники женских прелестей, впрочем, меня это мало занимает. Да и телесные связи не врачуют душевную пустоту. Мы с нею до сих пор страстно обсуждаем оперу и литературу, но редко делимся