ПЛАТОНОВА ЛИНИЯ И СОВРЕМЕННЫЕ ДИСКУССИИ ОБ ОБРАЗОВАНИИ

Примечание. Наблюдателю-платонику кажется, что каждая группа теоретиков, упомянутая здесь, открыла, насколько велика роль одной из многих сторон сложной действительности. Каждая группа права, подчеркивая, что эта сторона действительности необходима для достижения общего идеала, и каждая не права, поскольку ее взгляд на существующую ситуацию слишком узок, и она считает, будто ее программа противоречит всем остальным или исключает их. Идеализм, если он принимает форму хвалебных речей и не обращает внимания на технику достижения идеала, может быть таким же односторонним, как любая другая теория.

Универсальное научное знание возможно потому, что в самой действительности присутствует этот мир неизменных идей, устанавливающих границы и задающих направление процессов в том мире, который изменяется в пространстве и времени. Пифагорейцы в Платоновой истории философии представляют собой первый этап открытия человеком того, что существуют вечные сущности-идеи – треугольники, множества и соотношения, проявлениями которых являются окружающие нас многочисленные объекты. Как бы трудно ни было объяснить, каким образом частные случаи одной такой идеи «участвуют» в ней, именно открытие этого измерения действительности, по мнению Платона, сделало возможным научное толкование чего бы то ни было.

Начиная с эпохи Возрождения и до XIX века все высоко оценивали Платона как абстрактного теоретика и недооценивали Платона как аналитика. Мы в XX веке начинаем понимать, сколько тонкости и изящества в том анализе, который Платон за последние двадцать лет своей жизни привнес в проверку своей философии на истинность и в придание ей большей ясности. Внимательно взглянув на свою философскую систему, Платон увидел три способа проверить ее истинность:

1) если она верна, то естественные науки могут быть сведены в одну систему, где все разрозненные данные займут свои места;

2) если она верна, она может быть в родстве с таким земным, но важным делом, как составление образцов законодательства для реальных современных Платону греческих городов;

3) если она верна, то позволит четко и логично сказать, что такое идея, участие, степени реальности, оценка и добро.

Проверкой первого утверждения является диалог Платона «Тимей» – энциклопедия современной ему науки, который, должно быть, стал итогом огромной исследовательской работы членов Академии. Второе проверено в монументальном диалоге «Законы», который Платон завершил лишь в общих чертах. Это тоже, видимо, был крупномасштабный проект, осуществленный Академией, – сбор и сравнение сводов законов и историй законотворчества. В свете практических потребностей и теоретических знаний того времени, когда жил Платон, можно полагать: он чувствовал, что научная и практическая применимость его теории доказана.

Но когда он попытался выполнить анализ, проверяющий его третье утверждение, результат оказался ближе к отрицательному. Серия узкопрофессиональных диалогов и большая публичная лекция о добре были элементами того поиска ясности, которым был занят Платон. Здесь нам стоит коротко подвести итоги – и для того, чтобы поставить вопросы, и для того, чтобы показать, в какой степени Платон чувствовал, что нашел ответы.

Идеи и участие легко можно посчитать не тем, что они есть на самом деле. В диалоге «Парменид» Платон показал, что мы не должны думать, будто идеи – это объекты, которые находятся в каком-то месте, и участие нельзя объяснить с помощью физической модели долевого участия. Отношение одного конкретного квадрата к идее квадратности не такое, как у одного из деловых партнеров к активам их общей фирмы.

В «Теэтете» Платон показывает, что знание нельзя считать только памятью и опытом: в знании есть уверенность и обобщенность, которые можно истолковать лишь как что-то, подобное узнаванию идеи. (Сравните с этим отношение «пистис» к «дианойе» на «Разделенной линии».) В «Софисте» Платон исследует логические трудности, возникающие перед тем, кто размышляет и говорит о небытии. Отделяя чистое «ничто» от видов непохожести, Платон поправляет Парменида так, что становится возможным доказательство существования не только абсолютной реальности, но и видимостей тоже. В «Государственном деятеле» Платон исследует техническую сторону процессов оценки и управленческой деятельности и вводит новое понятие «рабочее определение».

Лекция о добре посвящена доказательству того, что существует только одно добро, а если добро – единственная наивысшая идея, которая соединяет мир фактов и мир мысли, то положение «добро одно» – центр и основа доказательства этого. Платон и его сторонники с досадой и раздражением видели, что у них возникают трудности по следующей причине: идеи рассматриваются одновременно как идеалы, абстрактные классы и значения слов. Например, Платон пишет об идеях так, словно каждая из них является проявлением себя самой (скажем, «идея добра является доброй»). Это становится понятным, если рассматривать идеи как идеалы, вспомнив, что они ведут свою родословную от учения Сократа. В этом контексте «добро является добрым» значит не «идея добра участвует в свойстве доброты», а скорее «идея добра есть свойство доброты». Но если мы рассматриваем идеи как границы, классы или свойства, Платона не так легко оправдать. Если участвовать в идее означает иметь соответствующее ей свойство и если свойство никогда не бывает тождественно той вещи, которая участвует в нем, то ни одна идея не может быть проявлением себя самой. Рассмотрим свойство квадратности. Каждый квадрат квадратен потому, что участвует в этом свойстве. Но если по аналогии с «добро – доброе» сказать «квадратность – квадратная», возникает затруднение: возможны только два варианта значения этой фразы, и оба они плохи. Поскольку для идей этого типа свойство и участвующие в нем вещи – разное, должна существовать вторая идея квадратности, в которой участвует квадратность. Но эта вторая идея квадратности тоже должна участвовать в какой-то идее более высокого порядка, и так до бесконечности. Однако если отрицать, что квадратность квадратная, но утверждать, что объяснить вещь значит уловить умом ее идею, то для идей вообще невозможно найти никакие объяснения.

Еще одна трудность берет начало в том, что Платон понимал: значения, которые существуют в языке и мысли, должны быть общими для всех людей и не меняться. Язык создает формы, полностью отличающиеся и от определяющих свойств, и от четко определенных идеалов. Что именно я имею в виду, когда говорю «добрые люди несправедливы», совершенно ясно: я взял два слова или, если вы предпочитаете, два понятия и соединил их. Но на самом деле добро и несправедливость не связаны таким образом ни в том случае, если мы мысленно строим их как определения, ни тогда, когда конструируем в уме как идеалы. Если бы мы просто считали идеи развитием представлений софистов о значениях, идеи обладали бы подвижностью, то есть способностью отделяться и образовывать друг с другом сочетания, но идеи, понятые в любом из двух других смыслов, не могут быть подвижными.