– Ну что? – спросила Людмила, когда они вышли из поликлиники.

– Ничего сделать нельзя. Уже десять недель.

– Надо же так влипнуть! – и Людмила закурила, чего никогда не делала на улице.

– Дай и мне сигарету, – попросила Катерина.

– Тебе вредно.

– Мне все вредно. Дай сигарету!

Катерина закурила, глубоко затянулась, не закашлялась, у нее не закружилась голова. Я совсем взрослая, подумала она.

– Надо звонить Рудольфу, – решила Людмила.

– Зачем? – спросила Катерина.

– На некоторых мужиков это действует. Его ребенок. А вдруг мальчик?

– На него ничего не подействует, – ответила Катерина. – Он мне не простит обмана. Да я про него уже и забыла.

– Вспомнишь! Откажется, так пусть хоть участие примет.

– Какое?

– Может, у него есть знакомые врачи. Может быть, врачи есть у его матери, аборты-то она тоже делала. В конце концов, пусть даст денег. Придется абортироваться у частного врача, они дорого берут, последний аборт мне почти месячной зарплаты стоил.

– Ну уж денег я у него просить не буду, – заявила Катерина.

– Почему просить, требовать надо! – возразила Людмила.

Она еще не раз возвращалась к этому разговору. Людмила нашла гинеколога в другой поликлинике, но и здесь Катерине отказали, и она позвонила Рачкову. Его подозвали к телефону.

– Надо встретиться, – попросила Катерина.

– Зачем?

– Надо поговорить.

– О чем? Мне все ясно.

– Зато мне не ясно, – разозлилась Катерина. – Я беременна. Уже десять недель.

Рудольф помолчал, потом ответил:

– В ближайшее время я не смогу встретиться. Некогда. У меня передачи. Перед съездом мы теперь работаем каждый день.

Вчера вечером они с Людмилой проиграли варианты возможных ответов Рудольфа и пришли к выводу, что он наверняка откажется от встречи.

– Тогда скажи ему, что ты сама приедешь на телевидение, – сказала Людмила.

– А как я туда попаду? Там же пропускная система. Он мне не выпишет пропуск.

– Скажешь ему, что кроме него у тебя на телевидении появились и другие знакомые. Он с тобой испугается встречаться на телевидении. А вдруг ты закатишь скандал? Все, кто служит в военных, идеологических и партийных организациях, больше всего боятся скандалов.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Катерина.

– Если говорю, то знаю, – ответила Людмила.

Рудольф молчал, ожидая ответа Катерины, и тогда она решилась:

– Если тебе некогда, я сама приеду на телевидение.

– Это каким же образом? Телевидение – режимное предприятие.

– У меня появились знакомые на телевидении, кроме тебя, они выпишут мне пропуск. – И, не дав Рудольфу времени на обдумывание ответа, Катерина добавила: – Раз ты теперь работаешь каждый день, я приеду завтра.

– Подожди, – заволновался Рудольф. – Завтра мне нужно быть на Суворовском бульваре в Доме журналистов.

– Значит, встретимся в Доме журналистов, – предложила Катерина.

– Не в Доме журналистов, а на Суворовском бульваре, – раздраженно поправил Рудольф. – Ровно в пять напротив Дома журналистов.

Катерина вспомнила, как Людмила убеждала ее соглашаться на все, пусть даже Рудольф назначит встречу в Подольске, главное – не дать ему увильнуть.

– Хорошо, в пять, – согласилась Катерина.

Вечером они с Людмилой обсуждали варианты предстоящей встречи.

– В каждой встрече, – рассуждала Людмила, – должна быть главная цель. Он должен простить тебя, хотя за что прощать-то? Ты тихая, скромная, ты запуталась, тебе нужна помощь, тебе нужен совет, тебе надо принять решение, и ты не знаешь, что делать.

– Я и вправду не знаю, что делать, – призналась Катерина.

– Так вот, он это должен понять. В нем должен проснуться инстинкт мужчины, защитника. И в этой ситуации главное – не пережать, никаких угроз и ультиматумов. Как только мужику ставишь ультиматум, ты сразу загоняешь его в угол, и, как всякий загнанный в угол, он становится зверем. И тогда для него главное – вырваться и забыть этот кошмар. Поэтому никакого напора, надо сыграть растерянность.

– Мне и играть ничего не надо, – сказала Катерина. – Я не то что в растерянности, я в прострации. Я как будто в ловушке, из которой нет выхода.

– Выход есть всегда! – Людмила была категоричной. – Правда, тебе не очень повезло. Если бы он был партийным или советским работником или каким-нибудь начальником, которому есть что терять, тогда бы его можно было обложить: письмо на работу, письмо в партком.

– Чего ты несешь-то? Какие письма? Разве жалобы что изменят?

– Изменяют, и еще как! Половина браков держится на страхе. Но Рудольфа пугать нечем. Он обслуга. Ну вынесут ему выговор. И то вряд ли. Скорее – осуждение на словах.

– Я, пожалуй, не пойду, – решила Катерина.

– Нет, пойдешь! – потребовала Людмила. – Из него надо хотя бы выбить, чтобы он нашел врача и дал деньги на аборт.

– Деньги я не возьму.

– Я возьму, – заявила Людмила. – А теперь спать! Завтра ты должна хорошо выглядеть.

На следующий день Катерина ушла с работы раньше. Она задумалась: что же надеть, но вспомнила, что встреча будет на бульваре, а пальто у нее единственное. Хотя вдруг он предложит пойти в кафе? Катерина надела юбку и впервые почувствовала свой увеличивающийся живот: молния на юбке едва сошлась.

Она доехала на метро до Арбатской площади и направилась к Суворовскому бульвару. На бульваре сидели старики и старухи. Одни старики играли в домино, другие, окружив их, следили за игрой. Двое шахматистов играли, не торопясь, подолгу обдумывая каждый ход, им спешить было некуда.

Старик, дед, а может быть, и прадед, учил ходить крохотную девочку. Девочка шла, падала, смеялась, и старик, улыбаясь, поднимал ее и снова направлял по аллее. А кто будет гулять с моим ребенком, подумала Катерина и поняла, что гулять, кроме нее, некому, и даже мать не сможет приехать помочь, потому что ее негде поселить.

Рудольф сидел на скамейке и курил. По его тусклому взгляду она поняла, что и разговора не получится, и рассчитывать на его помощь нечего. Она поздоровалась. Он кивнул, даже не посмотрев на нее, закурил новую папиросу.

Катерина, тоже не глядя на него, рассказала о своих походах по врачам, которые отказались делать аборт.

– А что я могу сделать? – занервничал Рудольф.

– Поговори с матерью, – попросила Катерина. – Может быть, у нее есть знакомые врачи, которые согласятся сделать аборт.

– Еще чего! Не хватало еще сюда мать впутывать.