И только тогда я стал осознавать, что это никакой не мираж, а самая махровая реальность. Как говорится, дальше ехать некуда.

– Что случилось? – спросил я, стряхивая пузырящуюся слюну. – Кто это?

– Разбойники, кто же еще, – обронил вещун.

– Но ведь мы не купцы. Что с нас взять?

– Кабы не было чего, они бы в нашу сторону и не глянули. Эти головорезы выслеживают только тех вещунов, которые идут к королеве. А они при себе всегда имеют что-то ценное. С пустыми руками в обитель не принято соваться.

Отвечая мне, вещун продолжал вести переговоры с разбойниками. Ну прямо Александр Македонский! Два в одном.

– А тех, что идут назад, они не трогают?

– Зачем? Взять-то с них нечего. Да и с нашими яйцами никто связываться не хочет. Сам знаешь, на какие выходки они способны.

– Так ты скажи разбойникам, что мы уже были у королевы! Дескать, на обратном пути немного заплутали. И яйцо предъяви в доказательство.

Мысль была дельная, но слегка запоздалая – один из разбойников (а всего их было трое), с ног до головы закутанный в черный бурнус, оставлявший открытым только часть лица, уже зацепил своим багром мою котомку. Я инстинктивно потянулся за ней, но острие другого багра заставило меня прирасти к месту.

Вот так все мое добро уплыло в лапы алчных дикарей, опрометчиво полагавших, что свое благосостояние можно строить на чужом горе. Ничего, отольются кошке мышкины слезы. Хоть когда-нибудь, да отольются. Зло, как сивуха, – сначала дарит весельем, а потом оборачивается тяжким похмельем.

Больше всего почему-то мне было жалко платьице Феры. Ведь не вернут, гады! Изорвут на портянки.

Тем временем разбойники, не слезая с седел, потрошили мою котомку. Хотя в общем-то потрошил только один, наверное, главный среди них, а остальные только облизывались.

Наибольший восторг вызвал алмаз, тут же спрятанный главарем за щеку. Нашло своих новых владельцев и прочее мое имущество, которому, честно говоря, была грош цена даже в базарный день.

От яйца я ожидал очень многого, но оно, выйдя из прострации, приняло столь непрезентабельный вид, что было без сожаления отброшено в сторону. А как еще обойтись с обломком старого мельничного жернова, сплошь покрытым трещинами? Ведь на нем даже кинжал не заточишь.

Как и следовало ожидать, ларец появился в самую последнюю очередь. Пока главарь возился с его крышкой, второй разбойник тщательно ощупывал швы котомки, а третий прикладывал платье Феры к разным частям своего тела – соображал, на что оно может сгодиться.

Уж и не знаю, что ожидал найти в ларце главарь разбойников, но, когда крышка откинулась, алчный блеск в его глазах сразу сменился гримасой разочарования. Судя по всему, эти дикари не ведали истинной ценности сонного зелья. Я тешил себя надеждой, что разбойники не преминут отведать ароматного порошка, загубив тем самым не только свою нервную систему, но и другие жизненно важные органы. Однако главарь решил поступить с варварской простотой – вытряхнуть неизвестное снадобье на землю, а ларец использовать для каких-то своих целей (хранения срезанных ногтей, например).

Пришла пора расстаться и с мечтой о счастливых снах. Хорошо, если сегодня это будет последняя горькая потеря, ведь, кроме собственной жизни, у меня больше ничего не осталось.

И вдруг там, где валялось яйцо, почти неотличимое от грубых камней, взвился вихрь, запорошивший разбойников не только пылью, но и содержимым ларца, летучим, словно рисовая пудра. Со стороны могло показаться, что скакуны и всадники покрылись вдруг розовым инеем.

Впрочем, для хозяев пустыни это было то же самое, что соленые брызги для моряков, и они даже не стали отряхиваться. Хватало им и других забот, о чем недвусмысленно свидетельствовали наставленные на нас пики.

– Что они еще хотят? – спросил я у вещуна.

– Того и хотят, – с трудом выдавил он. – Перекусить хотят.

– Нами? – ужаснулся я.

– Иная дичь здесь не водится.

Крючья пик уже вцепились в нашу одежду, но тут, по счастью, началось действие истомы. Первым вывалился из седла главарь, все еще сжимавший в руке опустевший ларец. Вслед за ним, словно кегли, пали и соратники – один налево, другой направо.

Чуть погодя подкосились ноги у осиротевших скакунов. Образовалась весьма живописная куча, от которой, наверное, исходил оглушительный храп. Иллюстрация к сказке о сонном царстве.

– Не подходи близко, – предупредил меня вещун. – Пусть их сначала ветерком обдует.

– Они не помрут? – нельзя сказать, что судьба разбойников очень уж волновала меня, но смерть была для них совсем не тем наказанием, которого я желал бы… Наказанием как бы случайным, не зависящим от меня.

Вот хорошенько отодрать их за уши да голышом отправить восвояси – это другое дело.

– Конечно, помрут, – похоже, для вещуна это было что-то само собой разумеющееся. – Вне всякого сомнения. И дело здесь вовсе не в истоме, от которой они скоро очухаются, а в жестоких племенных обычаях. Любой, кто коснется этой земли хоть чем-то, кроме кончика копья, считается проклятым навек. Ему откажут в воде, в питье и приюте, а при встрече плюнут в лицо. Такое существование во сто крат хуже смерти, и эти трое, проснувшись, выберут ее.

– Вольному воля, – сказал я, а про себя подумал: есть, значит, в этой проклятой стране что-то такое, чего панически боятся даже отъявленные разбойники. – Ну а мы здесь задерживаться не будем. Только сначала соберем свои вещички.

– Я бы заодно проверил их переметные сумы, – предложил вещун, не отличавший своего от чужого. – Надо ведь как-то возместить понесенные нами нравственные страдания.

– Грабить побежденных не в моих правилах, но другим я этого запретить не могу, – увы, но наше существование есть цепь компромиссов, чаще всего с самим собой.

– Правила существуют в игре, – ухмыльнулся вещун. – И даже там их постоянно нарушают. А жить по правилам невозможно. Это как ходить с завязанными глазами. Обязательно лоб расшибешь.

– Спорить не буду. Кого-то кормит смелость, а кого-то цинизм. Но свое яйцо я воспитаю совсем иначе…

Среди разбойничьих припасов, кроме воды, для лучшей сохранности слегка разбавленной вином, имелся только твердый, как камень, хлеб и еще более твердый сыр. Неудивительно, что после такой неудобоваримой пищи их потянуло на свежатину.

Пока вещун мародерствовал, я демонстративно стоял в сторонке и, желая доставить яйцу приятное, перебрасывал его из одной руки в другую. Но вскоре я оставил это занятие, здраво рассудив, что незачем зря терзать душу моего спутника. Ведь это то же самое, что ласкать женщину в присутствии ее бывшего любовника. Некоторым это, возможно, и нравится, но мы-то не извращенцы.

Разбойники продолжали крепко спать (какое горькое разочарование ожидает их при пробуждении!), а поверженные истомой животные, благодаря своим замечательным горбам получившие от меня кличку бактрианы, уже шевелились и даже пытались подняться. Лежачее положение было столь же неудобным для них, как для нас – стоячее.