Телефон захрюкал вибрацией.

– Ты чего молчишь? Что случилось с тобой? – из голоса Любы вроде как выжали соки.

– Да всё нормально, – Нина начала вставать с кровати и вдруг, не получив привычной опоры слева, рухнула на пол. Не выпуская телефон, она решила собрать себя вместе. Принялась подниматься на руках, подтягивать к себе колени и снова крикнула.

Пока Люба ехала, Нина сменила несколько настроений. Сначала она плакала, потом лежала с равнодушными пустыми глазами, потом вспомнила, что это всего лишь на день, и весело запела. Затем стало ясно, что так лежать и без одежды сильно холодно. Нина решила забраться обратно на кровать, села, подтянула себя на руках близко к её краю. Стала щупать ладонями одеяло, простыни, цепляться было не за что. Подумала, отдышалась. Согнула правую ногу в колене и, вытягивая себя на руках, затянула себя на кровать. Полежала, отдохнула, влезла под одеяло, затащила его на голову и принялась осматривать культю. Левая нога отсутствовала почти доверху, сантиметров на двадцать только длясь от бедра. Дальше она прерывалась затянутым в кожный мешок обрубком. Нина подвигала им в воздухе. Выглядело всё так, будто Нина не родилась такой, а словно ей отрезало ногу несколько лет назад.

Позвонила мама, которая волновалась сильнее обычного, но Нина уверила её, что с ней всё хорошо и уйма работы. Сигнал ослабел, Нина пообещала перезвонить завтра. В дверь постучались, звонок был неисправен с самого начала жизни здесь. Любин голос прошёл сквозь двери и стену. Нина по-банному завернулась в простынь и, придерживаясь за книжный шкаф, спустилась вниз и поползла в коридор. Люба понимающе ждала и больше не стучалась.

Поперёк коридора раскорячился комод, который будто тошнило двумя верхними ящиками, преграждающими путь. Нина снова села на свою грязную обувь, оперлась спиной на стену и, отдышавшись, затолкала ящики обратно. Позвала Любу, та откликнулась через двери. Нина заползла совсем близко к выходу, протянутыми вверх руками повозилась с первым замком, потом со вторым. Дверь при открывании упёрлась в комод, Нина вспомнила, что свободно зашла вчера домой, но отодвинула его сюда, чтобы пройти в ванную. Зачем ей было не вернуть его на прежнее место к зеркалу?! Нина прикрыла дверь, оперлась на неё спиной и что есть силы уперлась уцелевшей ногой в комод. Тот постонал-постонал и поехал по полу.

Провозившись так восемь минут, Нина открыла все двери и отползла назад, за комод. Люба, увидев Нину на полу голую, безногую и в чёрных синяках, расплакалась. С собой она принесла две огромных рогатки, пахнущие смолой и деревом. Они оказались свежевыструганными костылями. Люба помогла Нине подняться, принять душ и одеться (не комментируя синяки-отпечатки на бёдрах, животе, груди и шее), закрутила узлом левую Нинину штанину, помыла обувь и полы в коридоре, задвинула комод к зеркалу, сварила картошку и потушила овощи. После еды они учились ходить на костылях. Те не были обработаны и царапались. Люба обвязывала подмышники тряпочками и рассказала Нине, что купила костыли у Киевского вокзала за 35 тыс. рублей. Такси туда от Любиной Юго-Западной стоило 6,5, а от Киевской досюда 2,5. Пока они ехали до вокзала, одноглазый водитель хохотал и просил её следить за дорогой справа. Люба говорила это не для упрёка и жалобы на траты, а только сухо делилась информацией. Команды волонтёров, приезжавших днём в Москву из регионов и спешивших убраться из неё затемно, раздавали костыли, протезы, еду, медикаменты, но за всем была гигантская очередь. Дети и старики попадали в приоритеты. По желанию родственников им, особенно детям, делали уколы со снотворным, чтобы те не увидели своих и чужих увечий. Сегодняшнее несчастье не тронуло никого младше четырнадцати лет.

Интернет и телевидение отключили в городе, мобильная связь булькала и квакала. Люди тысячами бросились уезжать из Москвы на личных легковушках, специально запущенных автобусах и электричках. Обычный общественный транспорт не работал. Платного и бесплатного такси не хватало, многие машины участвовали в эвакуации. Люди забирали с собой друзей, родственников и соседей. За руль садился не владелец автомобиля, а тот, чьё состояние позволяло водить. Любину маму, у которой недоставало правой руки по локоть, вдруг увёз на машине вместе со своей второй семьёй её бывший муж, Любин отец. У него нашлись родственники в Воронежской области и не оказалось обеих ног. За руль сел его тринадцатилетний сын, которого он любил очень и научил водить. Карантин отменили, выпускали всех. Сотни тысяч людей не хотели покидать город и решились оставаться здесь, даже с маленькими детьми и старыми родителями. «Например, его тупая жена», – это очень зло сказала Люба, и Нина поняла, что она про своего женатого человека.

Всё это время, пока Люба готовила, убиралась и говорила, Нина, стыдясь, рылась по подруге глазами, чтобы понять, чего недостаёт у той. Пересчитала даже количество пальцев на её руках – вся десятка находилась на месте. С ножными было неясно, Люба надела свои обычные в Нинином жилье тапки. С большим телом, крупным лицом, скулами и носом, да ещё с трудной детской судьбой – Люба всегда казалась старше, но сегодня из неё как будто ушла вся недорасходованная молодость. Заметив поисковые взгляды, Люба молча стянула непривычный на ней широкий свитер и расстегнула мнущуюся под ним белую офисную рубашку. Нина теперь заплакала. Её собственная фигура всегда была такова, будто её недодержали, остановили развитие одной мощной кнопкой ещё в подростковом возрасте – оставили недоокруглившиеся бедра и грудь. Люба же ходила со всем большим и выпирающим женским. Сейчас на месте обеих грудей у неё было гладкое, пустое кожное пространство с зажившими продолговатыми шрамами – линиями отреза.

– Всё равно лучше, чем две головы, – это сказала Люба, оделась и села к Нине на кровать. Они молча принялись сидеть.

– Это всего на день, – это решила успокоить так их обеих Нина.

– Нет, это на всю жизнь, – сказала уже совсем старая Люба.

– Да нет же. И послушай. Думаю, это всё логично. Ну то есть, что это должно было случиться давно – то, что происходит.

– Что должно было? – это не поняла Люба.

– Ну всё…

Люба вдруг вскочила и принялась кричать про родителей, насиловавших вчера своих детей, про детей, насиловавших родителей, про тела, найденные сегодня без нижней или верхней части туловища или без голов – в крепостных стенах, про беременных в самый первый день – день уродств, и про другие несчастия. Нина завернулась в одеяло, снова помолчала и спросила, откуда Любе всё это известно. Та ответила, что Петя – ловкий журналист, который, кроме всего журналистского, налаживает работу волонтёров. Люба сразу ещё сильнее устала, узнала время из своего телефона и засобиралась. Нина уговаривала её остаться, выпить вина и встретить завтра. Но Люба сказала, что не может пить вино, когда так много людей в городе мучается, и что поедет помогать дальше по этому району.

– Я вписала тебя через волонтёрское приложение в очередь на эвакуацию, но там сотни тысяч. Думаю, только на послезавтра… – Люба обняла Нину и ушла в город.

Нина проводила её, закрыла за ней двери, дотащила своё тело на костылях до кровати. Сделалось очень досадно, что Люба отправилась волонтёром к своему женатому человеку и его семье – потому что те жили в одном с Ниной районе, но только за пределами Третьего транспортного кольца. Нину пилила мысль, что Люба до сих пор не эвакуировалась только из-за него, Нину пилила ещё одна мысль, что даже к ней Люба заехала, только чтобы улучшить себя перед тем, как поехать изображать волонтёра к семье своего любовника. А последняя мысль, самая гадкая мысль лезла к Нине – что Люба дружила с ней только из-за того, что Нина жила рядом с её женатым человеком. Нина принялась вспоминать те случаи, когда давала им ключи от своей квартиры, когда Люба не дожидалась их встречи в каком-нибудь районном баре и приходила к ней. Тут Нина заметила свою культю, запертую под штанинным узлом, и поняла, что это всё – всё равно.