4 августа 1878 года террористы убили главного начальника (с декабря 1876 года) Третьего отделения и шефа жандармов генерал-лейтенанта Н. В. Мезенцева, правнука А. В. Суворова. Жандармский генерал В. Д. Новицкий в мемуарах вспоминает о своем разговоре с Мезенцевым в 1875 году, когда были получены данные о том, что народовольцы намерены терроризировать правительство, пустить в ход яды и оружие, а В. П. Рогачева, оправданная по процессу 193-х и высланная из Петербурга, приобрела револьвер и заявила о готовности явиться к шефу жандармов и выстрелить в него. Мезенцев на это возразил, «что власть шефа жандармов так еще велика, что особа шефа недосягаема, обаяние жандармской власти так еще сильно, что эти намерения следует отнести к области фантазии и бабьим грезам, а не к действительности».

Но суровая действительность превзошла все самые мрачные фантазии, и шеф жандармов через три года пал, правда, не от револьверного выстрела Рогачевой, а от удара «социально-революционного кинжала» (по определению того же Новицкого) другого народовольца — отставного поручика С. М. Кравчинского (1850–1894), который был членом кружка «чайковцев» и участником «хождения в народ». Будущий писатель Степняк привел в действие план убийства шефа жандармов во время его обычной прогулки. Ему «ассистировал» народоволец А. И. Баранников, а шарабаном, унесшим террористов с места покушения, управлял Адриан Михайлов. Видимо, Кравчинскому, вошедшему в историю русской литературы под псевдонимом Степняка, мало было обессмертить себя в литературе — ему захотелось еще стать «бессмертным в истории».

После убийства Мезенцева Кравчинский скрылся за границу, где вскоре в типографии «Земли и воли» была издана его статья «Смерть за смерть», в которой он с присущим ему литературным талантом и пылким пафосом революционного пропагандиста и агитатора пытался оправдать зверское убийство Мезенцева и представить его актом справедливого возмездия: «Само правительство толкнуло нас на этот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер. Убийство — вещь ужасная. Только в минуту сильного аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи изувером и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему… Нашлись мстители, найдутся и последователи… Генерал-адъютант Мезенцев убит нами, как человек, совершивший ряд преступлений».

Далее он перечисляет пять конкретных обвинений, которые сводятся к тому, что шеф жандармов убит только за то, что он с усердием и рвением выполнял возложенные на него по закону служебные обязанности.

Ф. Энгельс по-марксистски четко и определенно откликнулся на убийство Мезенцева: «Политическое убийство в России — единственное средство, которым располагают умные и уважающие себя люди для защиты против агентов неслыханно деспотического режима».

Кравчинский жил в Швейцарии и Италии, а затем в 1884 году перебрался в Лондон, где написал получившие в то время известность художественные и публицистические произведения о революционной России («Подпольная Россия», «Андрей Кожухов» и другие). В 1895 году, переходя по железнодорожным путям в окрестностях Лондона, он попал под поезд. Новицкий по этому поводу пишет в своих воспоминаниях: «10 декабря 1895 года он был убит маневрировавшим железнодорожным поездом при переходе через рельсы запасных путей». Но он все-таки вошел в историю русского революционного движения в двух ипостасях: как известный писатель и заурядный террорист-убийца и как человек, «погибший при весьма загадочных обстоятельствах».

Практически со Степняка-Кравчинского начинается длинный перечень умерших естественной смертью русских революционеров, политических и общественных деятелей, писателей и поэтов, диссидентов и предателей, смерть которых бездоказательно приписывалась царским, а затем и советским спецслужбам согласно принципам: «Нет дыма без огня» или «Все могло быть»[52]. Мы можем сослаться только на один, подтвержденный документально, случай активного мероприятия Департамента полиции по физическому устранению политических врагов режима, который имел место в октябре 1907 года, когда агент охранного отделения Андрей Викторов отравил за границей эсера-максималиста Янкеля Черняка, участвовавшего в знаменитом «эксе» максималистов в Фонарном переулке в Петербурге.

…Какова же была реакция царя и правительства на действия народовольцев?

В день похорон генерала Мезенцева, 8 августа 1878 года, в присутствии Александра II состоялось внеочередное заседание Совета министров, принявшее следующие защитные меры по обузданию терроризма и вакханалии политических убийств в империи:

право задержания лиц, подозреваемых в совершении государственных преступлений, было предоставлено не только дознавателям, но и всем офицерам Отдельного корпуса жандармов, а в местностях, где их нет, — полицмейстерам и уездным исправникам;

оказание сопротивления при задержании выводилось из гражданской юрисдикции, и все лица, повинные в этом, подлежали отныне военному суду, приговоры которого не могли быть обжалованы и немедленно приводились в исполнение;

административно-ссыльные и лица, осужденные судом за государственные преступления, поселялись в Сибири в специально созданных для этого колониях, к устройству которых было решено приступить немедленно.

Но слишком общи и расплывчаты были все эти паллиативы, слишком робко и неуверенно действовали еще полицейские чины и властные структуры, а потому кампания запугивания высших должностных лиц империи продолжилась. Не отказались революционеры и от попыток «достать» царя. За ним началась настоящая охота[53]. О том, как реагировало на очередное покушение на жизнь «обожаемого монарха» русское общество, свидетельствуют дневниковые записи графини Марии Клейнмихель, изданные в 1918 году в Берлине в переводе с французского языка под претенциозным, но весьма точным названием «Из потонувшего мира»: «Покушения на жизнь Императора были тогда довольно часты и следовали одно за другим, что и создало известный этикет. После первого покушения… все спешили в Зимний дворец, двери которого были для всех широко открыты. Так же было и после второго покушения. После третьего — покушения стали привычным явлением»[54].