Граф, ухаживающий за Мирандолиной, имеет вполне определенное, как он уверен, преимущество перед маркизом: у него есть деньги. Разумеется, благородное рождение, самоуверенно рассуждает он, кое-что значит в глазах женщины, однако небольшие подарочки гораздо лучше удовлетворяют милые капризы. И если он с помощью этих подарочков сможет завоевать прекрасную трактирщицу, то благородное рождение его совершенно не волнует. В ответ маркиз обливает его презрением: «Графство купленное». Этот надменный ответ — не просто театральная реплика. Такое же откровенное презрение аристократы из старинных родов (включая тех, чьи предки получили дворянство в XIV в.) выражают «новым дворянам».

В бумагах, сопровождающих прошения о присвоении дворянства с 1689 по 1698 г., иногда кратко указывалось, каким образом соответствующий кандидат поднялся по общественной лестнице, особенно если, к примеру, речь идет о члене адвокатского сословия, принадлежать к коему среди нобилей не считалось зазорным. «Происхождения неблагородного, ибо отец его был лавочником, — можно прочесть в записи от 1685 г. об одном из предков семьи Санди, уроженцев города Фельтре, — он отмерял и продавал ткани и холсты под вывеской святого Франциска. Сына своего он сделал солиситором при Дворце дожей, где тот добился всяческих успехов, стал адвокатом и преуспел благодаря своему красноречию. Он снискал себе славу среди собратьев по профессии, а его коммерческая деятельность позволила ему накопить достаточно денег, чтобы стать патрицием». Наибольшую нетерпимость патриции проявляли к мелким авантюристам подозрительного происхождения и зачастую с уголовным прошлым, чье состояние чаще всего было сколочено в результате незаконных торговых операций; аристократы не желали принимать их в свой круг. Например, семейству Челлини не раз напоминали о судимостях его предков, а также об их сомнительных коммерческих сделках: «Достаточно сказать, что Антонио был простым служащим в отделениях торговой компании Доменико Бьякки, негоцианта из Бергамо, который выгнал его и подал на него в суд за совершенные им проступки. Публично осужденный и приговоренный к галерам, Антонио отбыл срок наказания, а затем в поисках средств к существованию отправился в земли Леванта и там служил на кораблях, принимавших участие в войне на Крите».[329] Прошение семейства Семенци Премуда, выражаясь словами сопроводительного документа, «вызывает тошноту», и его удовлетворяют исключительно потому, что Республике «необходимо покрыть текущие расходы, и она смотрит не на того, кто подает прошение, а на наличные деньги».[330] Легко представить себе, как усмехались старейшие сенаторы, слушая патетические заверения будущих собратьев об их стремлении со всем усердием осуществлять благородное служение Республике. Даже когда кандидатура не «вызывает тошноты» (претендент на дворянский титул родом из Венеции и торгует шелком, что считается занятием почтенным), комментатор все же позволяет себе ироническое высказывание в его адрес: «Семья Контенти, в прошлом торговцы шелком; лавка под вывеской „Старый и Новый Свет“ расположена на Мерчерии; они были страшно довольны, когда прямо из-за прилавка им удалось одним прыжком скакнуть на скамьи зала заседаний Большого совета». Презрительное отношение со стороны родовитого дворянства является одной из причин, отчего во время последней кампании по продаже дворянских титулов, пришедшейся на 1775 г., только шесть семейств решили вложить капиталы в покупку титула, хотя «на продажу» было «выставлено» сорок вакансий. Не все хотели рисковать деньгами и следовать примеру главы семейства Рицци, купившего в 1678 г. дворянский титул и тотчас угодившего на скамью подсудимых за долги. Зачем из богатого ювелира становиться бедным патрицием? Дворянский титул уже ничего не решал.

Действительно, к этому времени границы карьерных перспектив были очерчены довольно четко. В XVIII в. благородное сословие разделилось на четыре категории в зависимости от размеров состояния, а отнюдь не древности рода: сенаторы, обладающие знатностью, образованностью и богатством; зажиточные обладатели средних состояний (Редзонико, Валарессо, Видман); «ремесленники», которым есть на что жить; плебеи, не имеющие ни ренты, ни собственности, то есть своего рода ассистенты аристократии.[331]

Таким образом, только состояние позволяет сделать карьеру: получить должность в одном из главных советов, стать дожем, финансировать посольства и всячески поддерживать свое положение. Семьи, представители которых в XVIII столетии избирались дожами, все без исключения принадлежали, по определению де Бросса, к «наибогатейшим» и благополучно пережили кризисы и дробление семейств. К богатым семействам относились Гримани, постоянно делавшие крупные вложения в недвижимость, а также Манин, Корнер и Пизани, капитал которых в 1736 г., по приблизительным подсчетам, составлял шестую часть всех поступлений Республики (738 365 дукатов). Матримониальные союзы чаще всего являлись союзами политическими, направленными на усиление того или иного клана. Процветали тайные сговоры. Де Бросс «зрил в корень»: никого более не волновало соблюдение основного принципа Большого совета. Сам Марко Фоскарини, этот просвещеннейший муж, неустанно заботившийся о величии Республики, был избран дожем con broglio, то есть путем массовой покупки голосов.[332] Представители сорока семи семейств (или пятидесяти, согласно Лаэ Вантеле) в конце концов договорились и поделили между собой ключевые посты в правительстве. Отныне Синьория, Коллегия, Сенат, Совет десяти и трое инквизиторов сосредоточили в своих руках власть, на которую ни «ремесленники», заседавшие в Кваранциях, ни плебеи, ни тем более нобили с материка претендовать уже не могли.

Все условия, необходимые для осуществления перемен, похоже, наконец налицо. Без сомнения, Гольдони был прав, внушая мысль о том, что некомпетентные нобили должны уступить место тем, кто умел править. Необходимость реформировать существующие институты, как политические, так и коммерческие, была очевидна. Проблема заключалась в том, чтобы понять, кто эти люди, умеющие править, откуда следует ожидать инициативы и в какую форму инициатива эта может вылиться. «Обедневшие аристократы могли бы сделать многое для изменения существующего порядка вещей», — полагал сенатор Нани. Действительно, по сравнению с другими категориями дворянского сословия обедневшие патриции продолжали заключать браки, рожали детей и в конце концов стали составлять большинство в Большом совете. Однако в этом случае речь может идти исключительно о количественной власти. Их положение, зависящее от государственных субсидий, и, возможно, их необразованность не позволяли им начать процесс реформирования государственной машины. Они могли только поддержать движение протеста, инициатором которого станет другая социальная группа. Напротив, «ремесленники», имевшие тесные связи с европейскими реформаторами, и прежде всего те, у которых хватало средств не продаваться стоявшим у власти кланам, могли начать реформы, потребность в которых давно уже ощущали все. Впрочем, именно они, при поддержке многочисленного слоя плебеев, выдвинули три «поправки». Последствия известны.