Самолёт уже взлетел и, кружа над полем, набирал высоту. Девицы-десантницы перешли на обсуждение недавнего «Евровидения», их спутник – темноволосый, лет сорока, с худым, в бритвенных порезах лицом – молча смотрел в иллюминатор.

– … А ещё другой случай был, – увлечённо басил дядя, которого запросто можно было разговорить, но гораздо труднее – заставить умолкнуть. – Шёл один мастер спорта на побитие рекорда по затяжному прыжку. Свалился с высоты заоблачной, летит себе, на высотомер поглядывает. И вдруг за километр до точки, когда парашют надо раскрывать, кто-то вопит ему в ухо: «Рви кольцо!» Он и рванул. Потом оказалось, что высотомер неисправный был, и если бы дожидался наш мастер расчётной точки, то была бы ему крышка – парашют так близко от земли раскрыться не успевает…

– Кто же ему крикнул?

– С земли никого рядом не видели, а сам он, когда мельком в сторону глянул, заметил человека в белом, но того сразу вверх, в облака, унесло.

– А как это объясняют, дядечка? Откуда он взялся, Белый Парашютист?

– Про это ещё одна история. Лет эдак восемьдесят тому назад размещалась под Питером, то бишь под Ленинградом, воздушно-десантная бригада, и служил в ней боец по фамилии Волкорез. Отчаюга первостатейный! Любил затяжные прыжки – чтоб дольше всех в свободном падении пролететь и перед самой землёй за кольцо дёрнуть. Совсем без башки парень, но до поры всё у него получалось, и в бригаде его хвалили, потому что он всегда первым приземлялся, а для десантников это дело важное… Но вот однажды затеял он спор. На краю учебного поля стояла церквушка заброшенная, а на ней колокольня с крестом. И побился Волкорез об заклад, что раскроет парашют не раньше, чем до этого креста долетит. И добавил для пущей убедительности: «Чтоб мне никогда больше на землю не ступить!» Спор его приняли, стали ждать. Выпрыгнул он из самолёта, долетел до креста, купол над ним раскрылся – хлоп! – и потянуло его обратно в небо. С той поры на землю он и вправду ни разу больше не ступил, а видели его только те десантники, с кем в полёте беда случалась. Многих он выручал… – И, прокашлявшись в кулак, дядя закончил: – Такая, Ульяш, легенда. Довольна?

– Ещё бы!

– Раз так, готовься на выход. Точнее сказать, на выпрыг.

– Как, уже? – У Ульяны засосало под ложечкой, захотелось растянуть это роковое предпрыжковое мгновение, как податливую резинку. Но Потап Васильевич был непреклонен:

– Пора, племянница, пора! На заданный рубеж вышли.

Парочка разговорчивых десантниц, не переставая щебетать на отвлечённые темы, поднялась с места и направилась к двери. За ними, угловатый, будто вытесанный из древесины, двинулся худощавый брюнет. Проходя мимо Потапа Васильевича, прогудел упреждающе:

– Ветерок сегодня крепкий. Вы там поосторожнее…

– Учту, учту. – Потап Васильевич пропустил его к выходу и повернулся к Ульяне. – Ты как? Не раздумала? А то я и один могу прыгнуть.

Ульяна и рада была бы остаться в самолёте и приземлиться куда более безопасным способом, но сильная сторона её натуры запротестовала против такой слабохарактерности. Принять дядино приглашение, приехать сюда, подняться на высоту и в последний момент пойти на попятную? Позор на всю жизнь.

– Я с тобой, дядечка. Прыгаем!

– Прыгаем! Это я так, на всякий случай…

Через открытую дверь, как вода из брандспойта, хлобыстал воздух. Девушки-десантницы поочерёдно с торжествующим верещанием вывалились наружу. За ними, с таким отрешённым видом, словно он высчитывал индекс Доу-Джонса или наблюдал за аквариумными рыбками, шагнул темноволосый. Потап Васильевич с Ульяной остались в салоне одни. Дядя пристегнул к себе племянницу, трижды проверил карабины и ремни, убедился в их надёжности.

– Поехали?

Самолёт попал в так называемую зону турбулентности, его немилосердно трясло. Мелкими шажочками, в сцепке, Потап Васильевич и ставшая его неотъемлемой частью Ульяна досеменили до открытой двери. Шалый ветрище неласково шибанул Ульяну по щекам, она узрела внизу неоглядную бездонность, раскрыла рот, чтобы заорать, но дядя уже вытолкнул её из самолёта. Мгновение она висела одна над пустотой, потом Потап Васильевич выпрыгнул сам, и они стремительно полетели вниз, к далёкой земле.

Ульянино сердце, трепыхнувшись, соскочило с положенного места, по трахее рванулось к горлу и заметалось там, забарахталось.

– Дя-а-а-а!.. – один лишь слог вылетел из гортани, да и тот встречным потоком был загнан глубоко в лёгкие.

В ушах свистела целая рота Соловьёв-разбойников, воздушный пресс давил на грудь так, что та хрустела (падали не вертикально, а плашмя, распластавшись, как белки-летяги). Ульяна не сразу решилась открыть зажмуренные глаза, а когда всё-таки открыла, не сразу смогла что-либо разглядеть.

– Как ты там? – перекричал дядя оглушающий свист.

– Ни… кха!.. ничего! – прокашляла Ульяна.

Жуть первых секунд падения прошла, и на смену ей явилась непередаваемая эйфория. Душу раздирали взаимопоглощающие чувства, хотелось и рыдать и смеяться одновременно.

Дядя сделал быстрое движение, что-то хлопнуло, прошелестело, как вытряхиваемое покрывало, и Ульяну бесцеремонно рвануло вверх. По рёбрам больно резанули перевязи, крепившие её к Потапу Васильевичу, перехватило дыхание, но уже через долю секунды всё нормализовалось, и Ульяна, оценив своё новое положение, нашла, что оно ничуть не хуже прежнего. Теперь она не падала отвесно, а парила подобно птице. В голове пронеслось: вот так и сбываются дерзкие мечты литературных героев! Катерина в «Грозе» у Островского хотела летать, рвалась в небо… Досадно, что не придумали ещё в те времена парашютов. Глядишь, прыгнула бы разок-другой, отвела душу и не стала бы на себя рук накладывать.

Уши словно ватой заложило. Ульяна перестала слышать ветер, зато глазам её открылось теперь величественное безграничье воздушного океана во всей его красе. Можно было и облака разглядеть, и пернатых, порхавших внизу… Подумать только: птицы – под ногами!

Пока Ульяна оглядывалась и хмелела от счастья, Потап Васильевич пребывал не в лучшем расположении духа. Налетевшим сбоку мощным порывом парашют отнесло к северу. И отнесло, надо сказать, на приличное расстояние. Внизу, в дымке, уже виднелась земля, но Потап Васильевич не узнавал местности. Прямо под ним пыхал трубой какой-то завод, громоздились производственные корпуса, ощерившиеся торчавшими вверх и в стороны железными конструкциями. Приземляться здесь было опасно, но куда направлять полёт?

– Что-то не так, дядечка? – спросила Ульяна, почувствовав его состояние.

– Нормально, Ульяш. Просто ориентировку немного потерял. Как говорят, компас сбился…

Он уже корил себя за то, что не послушал темноволосого. С ветром надо было считаться, а он и сам прыгнул, и ребёнка с собой потащил, простофиля. Вот и думай теперь, как выпутываться…

– Давай за мной! – крикнули слева.

Потап Васильевич глянул туда и углядел висевшего вровень с ним на стропах десантника в белом маскхалате с наброшенным на голову капюшоном. Капюшон был просторный, голова десантника тонула в нём, лицо оставалось в тени. Да и не до разглядывания лиц было сейчас Потапу Васильевичу. Повинуясь команде, он потянул нужные стропы, и парашют понесло к востоку. Промплощадка осталась позади, её сменил пустырь без каких-либо строений.