на месте, и как настоящая мазохистка, мучительно ловить каждое движение и долетающее до нее слово. Казалось, что вокруг больше нет шума и гомона молодежи, расхаживающей по набережной, нет звука моторов с проезжей части и сигналов машин. Остался только гулкий звук собственного раненного сердца и долетающие обрывки фраз до боли знакомых голосов.

Сквозь слезы, расфокусированным зрением Кулецкая все же внимательно разглядела выражение лица Мороза. Он, правда, был влюблен. Сильно и страстно.

И этот взгляд, полный обожания, но направленный не на нее, а на ставшую заклятой подругу, стал крушением последних надежд.

Это конец.

* * *

Поздним вечером Татьяна решилась позвонить Казанцевой и сразу перешла к прямым вопросам:

— Помнишь, я вышла на тебя через моего насильника, который рассказал, что тебе помог Мороз?

— Да, — удивилась Маша, — что-то случилось?

— Между вами что-то есть? Ты ведь Горина любишь?

Подруга замялась, но после непродолжительной паузы все же ответила:

— Рома очень помог мне в свое время, и мы уже неделю встречаемся. Извини, что не рассказала сразу, сама не понимала сначала, выйдет у нас что-то или нет…

— Ясно. Просто заметила перемены в тебе, сегодня увидела, кто звонит, поэтому заподозрила, что с подружкой не делишься успехами в личной жизни… Молодец ты, опять красавца урвала. Как думаешь, серьёзно у вас? — каждое слово давалось с трудом, но Кулецкая усилием воли держала дружелюбный тон.

— Надеюсь, что серьезно… Он такой… В общем идеальный, Тань…

— Так уж и идеальный, ты про губернатора тоже самое говорила.

— Нет, Рома, он… Не знаю, как сказать.

— Вот и не говори. Спокойной ночи.

Кулецкая повесила трубку первой и горько, с надрывом разрыдалась. Нет больше подруги, которая сама того не ведая, ранила в самое сердце, нет больше надежды на счастье — осталась только тупая, ноющая боль. Которую ничем и никем не заглушить.

Всё этой простушке доставалось без проблем: и бюджетная учеба в вузе, и губернатор, как мальчишка, таскающийся за ней, и выход чистой из воды из той жуткой истории, когда её, Таню, изнасиловали… И вот теперь единственный мужчина, который поселился в сердце у Кулецкой, тоже совершенно без труда достался Маше.

Это всё несправедливо. Ведь она ничем не хуже. А может даже и лучше.

Что же делать?

Выход есть всегда.

Нужно отдать Казанцеву обратно Горину.

Любым путем.

Обдумывая, как осуществить задуманное, Татьяна не спеша заварила себе чай с чабрецом, и устроившись на широком подоконнике, окинула взглядом ночной город, переливающийся тысячами огней.

Горин с ума сходил по этой дурочке, а такие чувства быстро не проходят… Как он спустил ей нового ухажера?

Вариант только один: он пока не в курсе.

Перед глазами снова всплыла картинка с набережной: хохочущая Казанцева, отправляющая в рот Морозу розовые кусочки ваты, и его голодный влюбленный взгляд, направленный на спутницу.

— Ненавижу сладкую вату, — громко сказала Татьяна, и невольно вздрогнула от эха, прокатившегося по пустой квартире.

17

Александр Николаевич только-только приземлился в аэропорту областного центра, а внизу его уже ждала делегация, во главе с помощником Юрием Ивановичем.

По гладкой асфальтированной дороге плавно двигалась вереница черных машин, положенная для встречи губернатора крупной области. И если обычно такое внимание было привычным, то сейчас невероятно раздражало.

Горин, после недельной командировки в столицу, выглядел неважно. Он окинул встречающих усталым взглядом и начал медленно спускаться по трапу самолета. Глаза слепило высокое яркое солнце, поэтому губернатор достал из кармана и водрузил на нос солнцезащитные очки.

— Приветствую, Александр Николаевич. Как столица?

— Стоит, что ей будет. Здесь как дела, Юра?

— С Колесником все гладко. Эпизодов по делу до хрена, поэтому…

— Братья Морозовы?

— Тут сложнее… Роман Морозов полтора года в сотрудничестве со следствием, и одно из главных условий, что его брата Олега тоже не трогают.

— Помню я… Жаль, не успел стравить их до отьезда. Ну ничего, в ближайшее время мы это организуем, — Горин поморщился и молчал всю дорогу до машины. Оказавшись внутри, откинулся на широком кожаном кресле, и устало прикрыл глаза.

— Отдохнуть тебе надо, Саш, — заметил помощник, от внимания которого не ускользнули ни круги под глазами шефа, ни его осунувшееся лицо. Однако заметив раздражение на лице Горина, Сафронов поспешил сменить тему:

— Как Майя?

— В Лондон учиться поехала. Взрослая, красивая, как мать, — губернатор помолчал, погрузившись в свои мысли, а потом неожиданно для помощника, продолжил, — смотрел на неё и думал, что она всего на три года младше Маши. Если бы моя дочь с мужиком на восемнадцать лет старше связалась, я бы ему шею свернул.

В прохладном салоне мерседеса воцарилась гнетущая тишина. Сафронов не решался что-то ответить, раздумывая, какие слова подобрать, а на лице Горина застыла горькая ухмылка. Наконец, Юрий Иванович откашлялся и, как бы извиняясь, произнес:

— Ну, ты же не хрен с горы. Всё-таки обеспечивал, баловал, запал на неё, Сань…

— Мудло я, Юра. Я ей жизнь сгубил. Как паук, опутал паутиной, влюбил в себя специально, а когда вырваться захотела, шантажом принудил остаться. Я у неё первый мужик, это не забывается… Такие, как Маша долго любят.

— Александр Николаевич, ну она то, поди, тоже не девочка маленькая. Понимала, с кем связалась. Так что, сам себя не линчуй. Тем более, у тебя и раньше молодые были. Сколько… Всех и не упомнишь…

— Маша другая. Люблю я её, Юра. Люблю и гублю.

Помощник, стушевавшись от нетипичных для шефа признаний, задумчиво потер затылок, и кинув взгляд на ещё по-летнему теплый город, спросил:

— Я-то и думаю, почему уже неделю не контролишь её, как раньше. Неужто отпустить решил?

— Не знаю, надо наверно. Как себе на горло только наступить…

Губернатор замолчал и отвернулся к окну. Улицы города, за эти несколько месяцев снова ставшего родным, стремительно проносились перед глазами. От летнего зноя совсем ничего не осталось, и осень, несмотря на тепло, уже постепенно вступала в свои права. Тут и там уже проглядывала желтая листва, а надвигающийся вечер дарил сентябрьскую прохладу остывающей земле.

Так и Маша остынет и пойдет дальше. Постепенно все забудется, и кроме теплых воспоминаний ничего больше не останется. Нужно только отпустить…

Отмахнувшись от горьких, как сигаретный дым, мыслей, Горин полностью погрузился в работу. Проведя весь день за документами и накопившимися делами, он даже не сразу заметил, как за окном опустились сумерки.

Откинувшись на спинку кресла, Александр Николаевич устало потер глаза и объявил, что на сегодня работа окончена, а потом, не справившись с искушением, набрал новый номер Казанцевой. Подойдя к окну и прислонившись лбом к холодному стеклу, он терпеливо слушал