— Можно к тебе, папочка? Я на минутку, — сказала Катя и подошла к отцу.

Сергей Михайлович задвинул ящик.

— Можно и на две, — сказал он. — Дай-ка на тебя поглядеть… А ты, сынок, забирай пока вот эту книгу. Она хоть и научная, но в ней много интересных картинок.

Папа дал Мише толстую книгу, и он бережно понес ее обеими руками в другую комнату.

Катя прижалась к папиному колену. Ей очень хотелось рассказать ему обо всем, но она не знала, с чего начать.

— Папочка, — сказала она, — ты знаешь, отчего я ночью плакала? У нас было ужасное время.

— У кого это «у нас»?

— У нас в школе. То есть в классе. Мы совсем запутались.

— Да ну? — сказал папа.

И Кате показалось, что он чуть-чуть улыбнулся. Она быстро повернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Нет, это ей показалось. Лицо у него было совершенно серьезное.

— Понимаешь, папочка, — продолжала Катя, вертя в руках толстый красно-синий карандаш, — случилось ужасное несчастье. Заболела Людмила Федоровна и пришла новая учительница.

И Катя в третий раз за сегодняшний день стала рассказывать — то по порядку, то сбивчиво — о том, что делалось у них в последнее время в классе. Рассказала про все — даже и про то, как она сказала Анне Сергеевне «несправедливо», и про то, как их распекал летчик, и про то, что было сегодня.

Отец встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Он слушал Катю, не останавливая и не прерывая ее.

— Так, так, — говорил он иногда, — понятно. Да-а…

И вот Катя кончила. Тогда он осторожно взял у нее из рук карандаш, положил его на место и остановился перед Катей, прислонившись спиной к столу.

— Ну что ж, Катюша, — сказал он, — бывает… Может быть, даже и не такое в жизни случается. Ты поступила правильно. Я бы тоже сказал — «по-пионерски». Настоящий человек, если он ошибся, должен смело и горячо исправлять свою ошибку — что называется, не жалея себя. Вот у нас тоже был такой случай.

Сергей Михайлович опять прошелся по комнате и, вернувшись, присел на край стола.

— Воротились мы однажды с полевых работ на базу, — продолжал он. — Приступили к обработке материалов. И вот… один наш сотрудник видит, что его помощник, совсем еще молодой парень, только-только институт окончил, что-то напутал в чертеже. Но, понимаешь, здорово напутал. Вспылил этот товарищ: «Вам, молодой человек, с такими знаниями, говорит, лучше бы дома сидеть, а не в экспедиции ездить. Тут вам не игрушки. Тут дело делают!» — и пошел, и пошел… Так его при всех отчитал, что тот, бедняга, весь в лице изменился — побледнел, покраснел. Смотрит на чертеж — и сам уже ничего от волнения не видит. Думает: если начальник нашел ошибку, — значит, она есть, а какая — понять не может. Все как будто правильно…

— А как его звали? — спросила Катя.

— Кого?

— Да этого, молодого?

— Павел Карпович Иваненко, но у нас его все попросту звали: Павлик.

— Ну и что же, — спросила Катя, — исправил этот Павлик ошибку?

— В том-то и дело, что ошибки никакой не было. Начальнику это показалось.

— Ой!.. — Катя даже привстала с места. — Не было!.. Ну и что же он сделал, этот начальник?

— Подошел к Павлику и как ругал его при всех, так при всех и сказал…

— Что сказал? — шепотом спросила Катя.

— А что тут можно сказать? «Извини меня, товарищ, я виноват перед тобой: прав-то ведь ты, а не я».

— Ну, а он что? — заторопила отца Катя.

— Он как-то растерялся, — в общем, оба растерялись…

— А как же начальник раньше не проверил? Надо было сначала проверить, а уж потом отчитывать…

— В том-то и дело, — сказал папа и хитро посмотрел на Катю. — Несколько дней потом его мучило, что он поступил несправедливо.

— А Павлик — что? Простил?

— Уж не знаю… Кажется, простил.

— Что же он сказал?

— Сказал: «Ничего, Сергей Михайлович, бывает…»

— Сергей Михайлович! Так это ты был, папочка?

— Да, дочка, я.

Катя с удивлением смотрела на своего отца. Она, девочка, не могла сразу признаться ему в своей вине, а он, взрослый, умный, так просто признался ей в своей ошибке. Значит, не побоялся, что она станет меньше уважать его и любить?

— Ну вот видишь, Кутеныш, — сказал папа, обхватив ее за плечи своей большой шершавой рукой и крепко прижимая к себе, — всякое с человеком в жизни случается… А только вот что я тебе по этому поводу скажу: когда сделаешь над собой усилие, осознаешь свою ошибку, — гора с плеч. Трудно, конечно, сознаться, что ты виноват. Но если уж сознался, не думай, что ты герой. Ведь мы с тобой только и сделали, что исправили ошибку. Так что зазнаваться не будем. А, дочка?

Катя засмеялась:

— Нет, папочка, не будем!

— Не такие уж мы с тобой герои?

— Нет, папочка, ты все-таки герой, — с убеждением сказала Катя. — Не оттого, что у этого Павлика прощения попросил, а вообще…

Папа засмеялся и крепче прижал ее к себе.

— Только почему, папочка, у тебя такие твердые пуговицы?

Сергей Михайлович задумчиво пощупал пуговицу пальцами:

— Вот этого уж не знаю… Наверно, чтобы в пустыне от солнца не растаяли. Ну а теперь пойдем обедать, а после обеда будем мой чемодан распаковывать. Я нарочно просил маму до твоего прихода ничего не разбирать.

Катя даже руками всплеснула:

— Ой, папочка, я всегда думала, что ты недогадливый, а ты, оказывается, догадливый. И даже очень!

Это был удивительный чемодан. Чего-чего только в нем не оказалось!

Раньше всего папа развернул полотенце и вынул оттуда бутылочку с заспиртованной змеей. Сунул руку еще глубже — и вытащил какие-то сухие, лохматые стебли, похожие на метелки.

— Это саксаул, — сказал папа. — А вот это очень опасный враг человека в пустыне — «каракурт».

И папа вынул коробочку. Внутри лежал маленький черный паук с ярко-красным пятнышком на брюшке.

— Каракурт? — спросил Миша и осторожно взял в руки коробочку. — Такой маленький, а уже такой опасный?

— Еще какой опасный! — сказал папа. — Укусит человека, так не оберешься беды. Иной раз люди даже умирают от его укуса.

Бабушка торопливо вынула из рук у Миши коробочку и отставила ее подальше.

— И что ты, Сереженька, привозишь домой всякую дрянь! — сказала она. — Давай-ка я лучше выброшу этого твоего кураката.

— Что ты, бабушка! — с возмущением сказала Катя. — Разве можно выбрасывать такие редкости? Их же в Москве нет!