Вернувшись домой, Эльза Францевна с чисто немецкой педантичностью выполнила все, что посоветовал ей Иван Макарович. Нанятый ею молодой толковый адвокат, подстегиваемый не только приличным гонораром, но и осознанием того факта, что участие в столь необычном деле принесет ему известность, ценимую почти всеми адвокатами едва ли не больше гонорара, непосредственно получаемого от клиента, не волну даже поднял, а целое цунами.

Петер Лемке остался под стражей, его судили, но оправдали несмотря на зачитанные стороной обвинения протоколы допросов Аркадия Иванова. Оправдали потому, что не удалось доказать, что Петер был в курсе планов своего кузена. Но время-то оказалось упущено: к тому моменту, как процесс завершился, Эльза уже закончила финальные эксперименты и оформила заявку на открытие. От своего имени, естественно. Об этом деле в немецкой печати много писали, общественное мнение было целиком на стороне молодой женщины, мужественно преодолевшей тяжелые испытания, на которые ее обрек недобросовестный коллега.

Шум, повторяю, поднялся большой, поэтому руководство Исследовательского центра предпочло не рисковать: Петера Лемке уволили от греха подальше еще до того, как завершился процесс. И хотя его сняли с дистанции буквально за пару шагов до финиша, качать права, жаловаться в официальные инстанции Петер не решился. Понимал, что с человеком, столь густо замаранным, никто в научном сообществе даже разговаривать не станет, не говоря о мало-мальски серьезной поддержке. Ну, и когда пришло известие из Стокгольма, что Эльза выдвинута соискателем, никого это не удивило. Конечно, гарантии давать сложно, Нобелевский комитет решить может по-всякому, но знающие люди утверждают: Эльза — наиболее вероятный кандидат.

Закончив исследования, Эльза, спустя примерно три месяца после трагедии, взяла отпуск и прилетела в Москву, чтобы навестить нотариуса и заявить о своих правах. Зашла и к нам, дабы еще раз поблагодарить Ивана Макаровича. Было приятно отметить, что она прислушалась к рекомендациям профессора: я увидел не просто привлекательную даму, а такую славную лапушку, которой немедленно хотелось назначить свидание.

С завещанием все тоже прошло довольно гладко. В нем ведь не написано, что Леонид составлял его «понарошку», а напротив, указано, что это есть истинная воля завещателя, выраженная свободно, без принуждения человеком, находящимся в здравом уме и твердой памяти. Катерина пыталась возражать, позабыв от расстройства о роли дурочки, вопила, что муж подписал завещание «под принуждением», только не прокатило. Старый опытный нотариус инсинуации резко пресек. Он-то хорошо помнил, что господин Штерн пришел к нему один, а значит, ни о каком принуждении речи не идет.

Катерина не смирилась, даже обратилась в суд, но и там понимания не нашла. Она же не инвалид, не пенсионерка, а дееспособная здоровая баба, не достигшая и сорока лет. Кроме того, наследство, оставленное ей мужем, заметно превышало по стоимости то, что досталось сестре, так что на обобранную до нитки сиротку вдовушка никак не тянула. И хотя, объективно говоря, Катя не пострадала (мужа она, конечно, потеряла, но ведь и не особенно любила…), сама себя она считала несправедливо обиженной. Мысль о том, что жирный кусок, который она уже привыкла считать своим, достался ненавистной Эльзе, вверг Катерину в депрессию, настолько тяжелую, что она даже про интриги забыла.

По-разному сложились судьбы и остальных действующих лиц нашей истории, по-разному, но в соответствии с принципом вселенской справедливости. Наибольшую симпатию у меня вызывали супруги Жилины, у них все путем и вышло. Попавший в сложную жизненную ситуацию Петр Петрович ухватился за наводку Ивана Макаровича и довольно быстро продал свою долю в «Комп-сервисе». Представляю, как удивился Андрей Федотов, когда крепко взятый за кадык друг детства вдруг вывернулся, вернув весь долг до копеечки.

Но удивление — это еще цветочки. Настоящий шок Андрей Игоревич испытал, когда к нему в кабинет зашел странный незнакомец и объявил, что он — новый совладелец фирмы. И это был уже не интеллигентный Петя, а мужик жесткий, жизнью тертый, всем своим видом дававший понять, что его так просто за горло не ухватишь, можно и пальцы сломать.

Федотов к тому времени уже давно состоял в интимной связи с Катериной Штерн. Столь неприятная неожиданность, как появление нового компаньона, от которого неизвестно чего ждать, тут же сблизила любовников еще больше, дабы совместно противостоять чужаку, но кое-чего они не учли. Опытный Сулейман Абдурахманович хорошо знал, что делал. Готовясь к инвестициям, он изучал рынок и нашел в уставе фирмы «Комп-сервис» оговорку, впрочем, довольно часто встречающуюся в уставах различных акционерных обществ.

Обычно наиболее важные решения принимаются не простым, а квалифицированным большинством в две трети, а то и в три четверти голосов. Необычность заключалась в том, что в «Комп-сервисе» почти все решения требовали минимум двух третей голосов. Андрей с Петром хорошо понимали, что их друг Леня, мягко говоря, человек не деловой, а потому совершенно без задней мысли, а только для того, чтобы Леня по незнанию им не помешал, друзья такую оговорочку и вписали. Имея на двоих 70 %, они могли строить фирму так, как считали нужным.

Но теперь ситуация изменилась. Даже с учетом Катиной доли, Федотов контролировал только 65 %, что немногим до двух третей недотягивало, так что с Сулейманом приходилось считаться, словно у него не тридцать пять процентов, а все пятьдесят. Или прекращать активность, что тоже было бы на руку Сулейману Абдурахмановичу: обанкротив фирму, он бы легко скупил оставшиеся доли за полцены. То есть Андрей Игоревич попал как раз в ту ситуацию, в какую пытался загнать своего друга. И поделом ему, не рой другу яму…

У Жилиных все прекрасно. Петр Петрович не только с долгами расплатился, но и купил акции «Гарлик-ойл», что позволило ему занять в корпорации высокую должность, как запланировала умная Алла Константиновна, и вполне процветает. Ну, а как сложились дальше судьбы Андрея и Катерины, не знаю, да и неинтересно, честно говоря.

Вечер. Мы с Иваном Макаровичем сидим в уютном кабинете нашего любимого кафе, отмечаем успешное окончание очередного дела. В такие спокойные минуты профессора иногда тянет пофилософствовать. И начинает он обычно издалека.

— Вы, друг мой, наверное, как я, как и все мальчишки, в детстве зачитывались книжками про шпионов. А знаете, чем отечественные принципиально отличались от западных? Вот все вроде бы хорошо, сюжет замысловатый, интрига в напряжении держит, экшн динамичный, одно плохо: в подавляющем большинстве наш разведчик выписан фигурой мифологической.

— Не понял. В каком смысле?

— В том, что рисовался идеальным, лишенным малейших недостатков человеком.

— Советский человек, тем более разведчик, не мог иметь недостатков.

— Но так не бывает. Людей без недостатков не существует, равно как и без достоинств. Практически не встречаются ни абсолютные герои, ни абсолютные негодяи, в каждом и хорошее, и плохое намешано. Возьмите, например, Божьи заповеди. Вот, казалось бы, кодекс порядочного человека, а много ли вы знаете людей, которые жизнь прожили, ни разу ни на миллиметр от тех заповедей не отступив?