– Ничего ты не врала, – уверенно говорит Джульетта. – Тебя изнасиловали. Правда, не Роберт. Но я точно знаю, что с тобой сделали. Та к и вижу сцену за сценой, кадр за кадром. – Она щелкает языком и жмет пальцем воображаемый затвор фотоаппарата.

Я надолго теряю дар речи. И наконец шепчу:

– Невозможно… Или вам показали мое заявление?

– Никто мне никаких заявлений не показывал. Может, я и не на все твои вопросы отвечаю, но учти – я не вру. Если говорю – значит, правда.

– Хотите прекратить, Наоми? – спрашивает сержант Зэйлер. – Ваше право, в любой момент.

– Все нормально, – отвечаю я, хотя мне приходится напомнить себе, что эта ледяная в своем спокойствии женщина – та самая Джульетта, которая слишком пуглива, чтобы ответить на телефонный звонок, слишком безвольна, чтобы освоить компьютер, слишком слаба, чтобы работать. Та самая, из-за которой ты отказался от ночных смен, поскольку ей страшно оставаться дома одной.

Вспомнив все, что ты мне рассказывал о ней, я меняю тему:

– А вас не узнать. Раньше вы были робкой, нервной. Боялись собственной тени, во всем зависели от Роберта.

– Точно. – Она улыбается. Для нее это игра. И она играет с удовольствием.

– Теперь вы совсем другая.

– А я… как это говорится? Обрела новые силы. – Фыркнув, она косится на Зэйлер, будто надеясь произвести на сержанта впечатление.

– После того как стукнули Роберта по голове кирпичом?

– Кирпичом? Роберту разбили голову камнем, заменявшим дверной упор. Разве эти милые офицеры не удосужились ознакомить тебя с основными фактами? Весь камень в моих чертовых отпечатках, но я ведь могла взять его в руки и после нападения, верно? Обезумевшая от горя жена, обнаружив своего умирающего мужа…

– Хилая, слабовольная трусиха не может вмиг превратиться в хладнокровную, расчетливую, уверенную в себе лгунью. Даже если вы потеряли голову и набросились на мужа, когда узнали, что у него роман на стороне.

Вид у Джульетты скучающий, даже разочарованный.

– О тебе и Роберте я узнала еще до Рождества, – сообщает она. – Как ты верно сказала, я во всем зависела от мужа, вот и помалкивала. И терпела. Теперь скажи, что я ничтожество.

– Тогда почему неделю назад вы напали на Роберта? Он сказал, что уходит ко мне? Поэтому вы решили его убить?

Она молчит, изучая свои ногти. И наконец говорит:

– Ты права. Хилая, слабовольная трусиха вряд ли кардинально изменится даже после серьезного события в жизни.

– Другими словами, вы не всегда были хилой и трусливой?

– О! – Джульетта закрывает глаза. – Не скажу «тепло», но ты уже и не в Арктике.

– Вы только притворялись слабой и беззащитной, – высказываю я вслух неожиданную догадку. – Ненавижу таких женщин. Они вполне самостоятельны, но стоит на горизонте замаячить мужчине – тут-то они и становятся ах какими беспомощными. Вы убедили Роберта, что без него вам не выжить, поскольку иначе он вас бросил бы!

– Ой, мамочки. Боюсь, тебя откинуло обратно в вечную мерзлоту, к Эрнесту Шеклтону и Роберту Фалкону Скотту[17]. Возможно, тебя некоторое время не будет. – Джульетта обращается к сержанту Зэйлер: – Цитата точная?

– Зачем это? – Я гну свое. – Вам не хотелось работать? Проще было дома сидеть, на шее у Роберта?

– Я любила свою работу… До того как бросила. – Лицо Джульетты искажается.

– Чем вы занимались?

– Делала глиняные домики.

Зэйлер и Уотерхаус записывают.

– Я их видела. Вся ваша гостиная ими заставлена. Мерзость. – Пульс ревет у меня в ушах от напряжения: я пытаюсь отогнать образ гостиной Джульетты. Твоей гостиной.

– Ты бы по-другому заговорила, если бы я сделала копию твоего дома. Ко мне люди потоком шли за своими глиняными домами. Я их точно повторяла, вплоть до мельчайшей детали. Я любила это занятие. Могу и тебе сделать, если хочешь. Уверена, мне разрешат работать в тюрьме. Разрешите ведь, сержант Зэйлер? Если честно, руки чешутся взяться за работу. А знаете что? Если вы трое сфотографируете свои дома с фасада, сзади и с боков и принесете снимки мне – копии вам обеспечены.

– Почему вы бросили работу, если так ее любили? – спрашиваю я.

– Добро пожаловать домой, мистер Шеклтон. – Она ухмыляется. – Пару пальцев на ногах отморозили, зато живы. Ну что же вы, придвигайте кресло, садитесь поближе к камину.

– Что вы несете?! – взрываюсь я.

Джульетта разражается хохотом:

– Веселуха! Все равно что быть человеком-невидимкой. Калечь любого – никто тебе ничего не сделает…

– … разве что бросят гнить в тюрьме, – заканчиваю я.

– А я и в тюрьме неплохо проживу. – Джульетта оборачивается к сержанту Зэйлер: – Можно меня пристроить в тюремную библиотеку? Я буду возить тележку с книгами и раздавать их по камерам. В фильмах такого человека в тюрьме уважают.

– Почему вы так себя ведете? Вы согласны до конца жизни сидеть за решеткой? Так почему бы не сказать полиции то, что все хотят знать. Ведь это вы пытались убить Роберта? И почему?

Джульетта вскидывает выщипанные до невозможности брови.

– На одно «почему» я отвечу. Легко. Из-за тебя. Вот почему я не колюсь как послушное яйцо. Ты даже не представляешь, насколько твое существование, твое место в жизни Роберта все меняет.

07/04/06

– Какой ужас! Если бы я знала, что Наоми в тюрьме, тотчас примчалась бы. Почему она мне не позвонила?

Ивон Котчин, подтянув колени к подбородку, сидела на выцветшем голубом диване посреди хаоса гостиной в доме своего бывшего мужа, в кембриджском Большом Шелфорде. Пол в комнате едва угадывался под кружками с недопитым чаем и кофе, скатанными носками, пультами от разнообразной техники, старыми газетами и невскрытыми конвертами с рекламным мусором.

В доме несло марихуаной, подоконник был завален кусками жженой фольги и пустыми пластиковыми бутылками с дырами в боку. От Ивон пахло шампунем и дорогими духами, и выглядела она здесь, в своем красном облегающем джемпере и модных черных брючках, совершенно неуместно. Более чем неуместно: изгоем.

– Не в тюрьме, – уточнил Крис Гиббс. – Ее задержали для дачи показаний.

– А теперь отпустили под поручительство, и она уже дома, – добавила Чарли.

Она присоединилась к Гиббсу – решила убедиться, что он на уровне проведет допрос бывшей жилицы Наоми Дженкинс. На вчерашнем совещании Гиббс ясно дал понять, что не рассчитывает вытянуть из Котчин что-то существенное. Чарли опасалась, как бы он не схалтурил ради оправдания собственного прорицания.