У рыбного питомника я притормозил. Уже ночь, но можно пригрозить ружьем, тогда они откроют и пустят меня поглазеть на двух осетров и всех этих огромных бурых и радужных форелей, которые плавают у них для развода. Кто сказал, что хищник опекает свою жертву? Только не мы, а если и говорили, то лишь потому, что они не хищники. Я с отвращением бросил историю искусства, когда узнал, что храмы никогда не были белыми, их потом покрасили свежей краской. У Дианы красные блестки и синие гончие. Через несколько лет эта мысль мне стала нравиться. Единственный раз я нюхал кокаин в каком-то нью-йоркском переулке; потом открыл железную огнеупорную дверь и вошел в комнату, в дальнем углу стоял мужчина с ребенком; увидев меня, он уронил его на пол. Ребенок был желтым и, кажется, ненастоящим, поскольку от удара о пол его дырявая голова раскололась. Когда я снова поднял взгляд, мужчины не было, а когда опустил взгляд, ребенка тоже не было. Я уверился, что на самом деле ничего не видел, но стоило мне повернуться кругом, как оказалось, что двери нет, а стоило мне повернуться еще немного, как исчезла вся комната. Я сжал кулаки, но их у меня не оказалось, зубы тоже не стучали. Меня больше не было. Дерьмо этот кокаин, и хотел бы я знать, что побуждает Америку повторять по-идиотски снова и снова: «Когда-нибудь я перепробую все». Соседу, жившему за нашим домом, в 1918 году напустили в уши газа, с тех пор он ничего не слышит, зато вырастил у себя во дворе самую большую клубничную грядку во всем городе. Напротив его дома стояла посреди поля буровая установка с паровой машиной, в нее можно было залезть и заглянуть в котел. Выпусти стрелу в небо – она вернется и вонзится в голову твоей сестре, чему суждено было произойти через пятнадцать изнурительных лет. В этом рыбьем питомнике поймали моего дядьку, когда среди бела дня тот пытался вытащить форель, привязав к штанине леску с крючком. Рыба оказалась слишком большой, она мокро и бешено билась внутри дядькиной брючины, пока он пытался удрать от охранника, подтаскивая форель ногой. Обычное браконьерство. Ослепить оленя. Врезаться на цистерне с нефтью в продовольственный магазин. Мой отец как-то опрокинул грузовик с пивом на главном городском перекрестке, потом долго разгребал мусор. Еще он рассказывал, как, напившись, улегся спать под стоявший на парковке другой грузовик с пивом. Кто-то на нем потом уехал, колеса прокатились всего в трех дюймах от отцовской головы. Поется же в песне: «Всякий хочет в рай, а помирать не хочет».[129]Ха. Кабак был пуст, только за столом у края стойки мужики играли в покер. Я заказал двойной, купил сигарет и через столько лет узнал бармена. Наверное, троюродный брат. Мы немного поболтали, потом сыграли три раунда в бильярд, он выиграл два. Местный кий знал на этом столе каждую щербинку, сукно было все истерто, а шар вероломно катился не в ту сторону, потому что стол стоял криво. Я ушел, когда заведение уже закрывалось, не чувствуя, что надрался. Виски явно не желал опускаться ниже кадыка, так что пришлось выпить несколько кружек имбирного пива.

Через два года после того, как мы в последний раз виделись с Барбарой, мне переслали от нее записку со словами: «Хочу, чтобы ты знал: я вышла замуж, и у нас сын». Мужа зовут Пол, а квартира все та же. Потом я узнал через друзей, что Лори тоже вышла замуж. И моя вустерская девушка вышла замуж. И моя несчастная школьная любовь – заводила болельщиков с леденцом-сердечком и пуууммммпоошшшками. Руки на уровне груди, мистер. Что-то есть особенное в этой институции, что заставляет переходить в разговоре о ней на высокий штиль. Дым ест глаза.[130]И весь этот номер с «нашей песней», как если бы наступал конец органической жизни. Коттедж с миртом на лужайке и пирамидки лиловой глицинии. Я выступал свидетелем на нескольких разводах, каждый раз это напоминало работу кинолога или ветеринара, исследующего рвоту или дерьмо, чтобы выяснить, чем же больна собака. Тридцатитрехфутовый ленточный червь с сапфировыми глазами, разумеется. Все эти люди, которые сталкиваются и слипаются из-за чего-то, не выразимого словами. Люди ВНП. Я же один, а помимо средней простоты любви моногамия обычно влечет за собой трусливое бегство. Неизбежно. Наверняка. Сирены и лепестки лотоса. Нынешний механистический виток – это, как нам говорят, всего только одна тысячная срока существования на Земле человека. Нужно датировать по периоду полураспада брак, дождь, ностальгию, очаг. Лучше обежать три раза вокруг палатки и начать все сначала – в темноте, без уличных фонарей, фабрик и бунгало. Испанский кавалер. Странно: что бы ты кому ни сказал, большинство обязательно сочтет это поучением и решит, что сказанное для тебя закон. Как-то я произнес фразу из семи слов насчет Билля о правах; тут же какой-то мужик заявил, развернувшись на табурете от стойки: «Эй, комми, вали-ка со своим Эбби Хоффманом[131]в Россию». Не стесняясь в выражениях, я сообщил, что сейчас заеду ему в жирную рожу. Я говорю о своей собственной свободе, которая никому не мешает. Я не хочу, чтобы кто-то перенимал мои манеры или мнения. Будь у меня такие инстинкты, я баллотировался бы на выборах. Мои интересы анахроничны – рыбалка, лес, алкоголь, еда, искусство, именно в таком порядке. Кропоткин – замечательно, а вот Нечаев чересчур программен. Вряд ли я способен стать частью чего угодно или просто поднять руку, чтобы задать вопрос.

Я ехал задним ходом до тех пор, пока не поравнялся с ведущей к дому дорогой. Здесь никто не жил с 1938 года, но дом все еще стоял, хотя двор зарос сорняками, из разбитых окон торчала трава, а из зарослей лопухов – обвалившиеся карнизы. Сосед что-то беспорядочно сеял, но большую часть земли оставил папоротнику, сумаху и канареечнику. Выключив фары, я сидел в полной темноте, слушая, как тикает остывающий мотор и трещат за окнами сверчки. В воздухе влага и сладость – это рогоз и клевер на топкой поляне через дорогу. И кто-то сложил сено в стог. В этом доме родился мой отец. Я ждал импульса, надеясь погрузиться с головой, но его не было; еще раньше, сразу после Гражданской войны, его прадед застолбил здесь участок, но для меня это ничего не значило – я не помнил даже имени этого человека. Предков по материнской линии я тоже не знал – если когда-нибудь попаду в Эрншёльдсвик на северном побережье Швеции, может, там что-то выясню. Но паломничество такого сорта я не считал для себя обязательным. Блондин с нечесаными космами заявляется в эти края, чтобы спрятаться от призыва, через тридцать лет после того, как измученный войной другой такой же блондин топает на север. В конце концов, они поселились милях в тридцати, не зная друг друга, и через много лет волей случая на свет появляюсь я. Сын лесоруба женится на дочери фермера, с которой познакомился на танцах в придорожном клубе у реки Маскигон. По-прежнему ничего не шевелится; все вышло бы иначе, будь у меня их личные бортовые журналы, топографическая карта с маршрутом того клипера или фотография идущего человека. Где он останавливался каждый день, пока шел через Кентукки и Огайо? Что он ел, пил, о чем думал; и так далее – штормило ли в Северной Атлантике и чего он больше всего боялся? Дед и прапрадед. Ни на что не рассчитывали и ничего особенного не добились. Следствие лени, неумелости и нищеты. Очень мило. Новая свобода: когда умирает отец, тебя больше некому судить, хотя он никогда никого и не осуждал при жизни. Подразумевается: делай что хочешь. Великодушие, высокомерие, сила. В том фермерском доме сидел дебильный ребенок, прижимаясь лбом к холодной пузатой печке. Мы качали насосом ледяную воду, а потом сидели за столом, застеленным клеенкой, и они разговаривали. На веревке болталась липкая лента, покрытая приставшими к ней мухами. Ребенок подполз к столу и, не сводя с меня глаз, положил свою восточную голову отцу на колени. В доме пахло коровьим дерьмом, молоком и керосином, на кухне стоял сепаратор. Я крутил такой у деда, а потом относил телятам и свиньям ведра снятого молока.