Крейсера типа «Итсукусима» можно назвать, пожалуй, самыми несбалансированными кораблями своего времени. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. На вполне неплохие при проектировании суда водоизмещением в четыре с лишним тысячи тонн, кроме стодвадцатимиллиметровых скорострелок и пушек малого калибра, взгромоздили по тристадвадцатимиллиметровому орудию. Артиллерии такого калибра не было даже на японских броненосцах. Даже восьмидюймовый ствол для таких скромных корабликов был великоват, а тут…

Просто поворот орудия на борт уже чувствительно кренил корабль – слишком легкой платформой для таких «громоздил» являлись «Итсукусима», «Мацусима» и «Хасидате». Точность стрельбы этих монструозных пушек, установленных на столь непрочном «фундаменте», была никакой. Ни в сражении при Ялу против китайского флота, ни в боях под Порт-Артуром, ни в Цусимском сражении японские комендоры не попали в корабль противника из этих «динозавров от артиллерии» ни разу.

И сегодня лейтенант Саяко, командовавший орудием главного калибра «Итсукусимы», не питал иллюзий на предмет эффективности его стрельбы. Но надежда, как и у любого артиллериста, присутствовала. Тем более что первые выстрелы предстояло сделать по курсу, а не с борта, когда качка превращает стрельбу просто вразброс снарядов по площадям. Уж чего-чего, а «площади» в море предостаточно.

Уже казенник чудовищной пушки проглотил четырехсотпятидесятикилограммовый снаряд, уже заложен заряд в двести восемьдесят килограммов бурого пороха, что должен вытолкнуть из ствола сталь и смерть навстречу русским…

Получена информация от старшего артиллериста, установлены прицел и дистанция…

Лейтенант понимал, что не попадет. Лейтенант очень надеялся, что попадет. Что в этот раз, хотя бы в этот раз, боги все-таки направят выстрел туда, куда он предназначен. Если не верить в это, то зачем вообще командовать орудием? Служить… Жить…

Команда на открытие огня последовала, как всегда, неожиданно. Изделие конструкции инженера Канэ, самое, пожалуй, крупное из его творений, изрыгнуло огонь, и снаряд пошел сверлить пространство, чтобы скоренько нырнуть в воды Японского моря.

Не удалось. «Нырнуть в воды» не удалось…

На пути «летящей смерти» встал броненосец «Орел». Не по доброй воле, разумеется, «встал»…

Снаряд для начала раздраконил катер, снес трубу вентилятора и только после этого «лопнул».

Осколками здорово посекло дымовые трубы, их же ударило взрывной волной, сбросило за борт катер с противоположного борта, и на шканцах «Орла» занялся нешуточный пожар.

Броненосец чувствительно встряхнуло от этого попадания.

– Вот и первый привет от наших узкоглазых друзей, – спокойно процедил Вирен. – Наверное, и нам пора начинать пристрелку. Шестьдесят пять кабельтовых, конечно, далековато, но раз уж представление началось…

Правая носовая шестидюймовая башня «Орла» грохнула пристрелочным выстрелом по идущему встречным курсом «Сикисиме». Недолет. Что, впрочем, и ожидалось. Еще пара двухорудийных залпов, и дистанция была нащупана, передана сигналами по отряду…

– Василий Михайлович, как друга прошу!.. – Соймонов слегка ошалел, услышав, как старший артиллерист «Пересвета» назвал его по отчеству, – отпусти на бой Вилката к орудию. Чистый зарез в башне – некем полноценно заменить паразита этого… Потом хоть на рее его вешай, но на бой… Разреши, а?

– Василий Нилович, – на всякий случай тоже перешел на «полуофициальный» язык старший офицер. – Ты чего? Ты слышал, что командир сказал?

– Слышал, помню. И не посмел бы к тебе с этим вопросом обращаться, не переговорив предварительно с Николаем Оттовичем. Он сказал – на твое усмотрение. Так что, выручишь?

– Вот не было печали в данный момент возиться с этим пьянчужкой… Теперь и я говорю: на твое усмотрение. Если считаешь, что он способен стрелять – ставь на место по расписанию. А у меня сейчас и без него дел по горло. Извини – бегу дальше.

– Спасибо, Василий. И не беспокойся – рожу после боя я ему под хохлому распишу непременно. Но после боя…

Черкасов немедленно отправился к канатному ящику, служившему карцером для особо провинившихся.

– Выпускай арестанта, – рявкнул дежурному лейтенант еще на подходе к «узилищу».

– Так ведь, вашбродь, сам старшой наказал… – попытался повозражать матрос, приставленный к «карцеру».

– Открывай, говорю! – агрессивно продолжил старший артиллерист. – Перед старшим офицером я сам в ответе буду. Ну!..

– Так ведь бумага нужна… Меня ведь на пост ставили, ваше благородие, – много раз говорено, что даже сам государь меня с поста снять не может… Только командир, старшой или вахтенный начальник. Извиняйте на том, но дверь я не отопру.

– Дурак! – не выдержал Черкасов. – Это при обычном несении службы. А сейчас бой начинается. Открывай – некогда мне за бумажками к командиру и старшему офицеру бегать. А потом сам марш сдавать винтовку и шуруй по боевому расписанию. Быстро открывай!

Артур крыл себя всевозможными нецензурными словами из обоих известных ему языков: сам не понимал, зачем напился. Да и «напился» – это состояние было назвать нельзя – на ногах стоял, язык не заплетался. Что там будет с чуть менее поллитры молодому и здоровому организму…

Главное, что ведь и повода-то не было – просто захотелось. Захотелось обжечь пищевод хлебным вином и закусить чем-нибудь солененьким или жирным.

Договорился с баталером Лиепиньшем (почти земляк, но цену за водку и банку тушенки заломил в два раза большую, чем были во Владивостоке)…

Ну и огрел все это дело в одиночку, втихаря…

Все бы ничего, но старшой потом по пути попался и учуял. И в карцер определил моментально. Причем даже не ругался матерно: зло и спокойно, наградив комендора несколькими весьма нелицеприятными, но отнюдь не матерными эпитетами, сдал на руки старшему боцману, а тот уже сопроводил Вилката в карцер.

И потянулось время. Ой, как потянулось! Полная темнота и вообще никаких ориентиров: минута прошла? Полчаса? Час? Два?..

И воды не дали. А очень хотелось. Очень. Язык при каждой попытке сглотнуть слюну царапал глотку, как наждаком. И даже без всяких попыток сглатывать царапал. Да и слюны практически не было – рот иссушило, как в пустыне, в которой Артур, конечно, никогда не бывал, но некое представление о жизни в ней уже успел получить.

Но главной причиной «растрепанных чувств» комендора были даже не физические страдания: чертовски хотелось поквитаться с японцами за «Ослябю» в предстоящем бою.

Наводчик правого орудия носовой башни «Пересвета» уже успел проклясть свою пьянку и себя самого уже в стодвадцатый раз, когда дверь распахнулась:

– Выходи, чертова перечница!

Жмурясь от яркого света, Артур выбрался из своего узилища. Перед Вилкатом стоял сам старший артиллерист броненосца.