Теперь о деле. Тетрадь и все остальное лежит в надежном месте. Наверное, ты миллион раз видел это место из бывшего моего окошка. Вспомни, как туда однажды улетел Аськин индийский шарф, и мы с тобой пытались его добыть! Именно под той штуковиной, с которой ты снял шарфик сестры, и находится то, о чем идет речь. Посмотри внимательно, и увидишь, что в одном месте лист жести немного поцарапан. Там и ищи. Только смотри будь осторожен и не свались, как в прошлый раз! Меня уж не будет рядом, чтобы поймать тебя, а лететь-то высоко!

Как видишь, все просто. А ты думал, в этом «таинственном письме» будет начерчен целый план с перекрещенными костями и черными метками? Увы, я безнадежно прозаичен, ты знаешь. Единственное, почему я прибегнул к столь романтическому способу сообщить тебе все эти сведения, это, повторюсь, опасение, что излишняя доверчивость и доброта Аси могут иметь роковые последствия для нас всех. Я просто не хочу, чтобы особа, в которой я подозреваю силу губительную, страшную, добралась до тайны, которая принадлежит даже не нашей семье, а двум великим странам – России и Франции.

Макс, прости, если это письмо покажется тебе взбалмошным и невразумительным. Я, повторяю, все же не верю, что оно последнее в моей жизни. Все еще кажется, что избудется беда над Россией, все воротится, станет как прежде, что мы увидимся, обнимемся, выпьем твоего любимого шампанского, поговорим… выскажем друг другу все то, что так глупо выглядит на бумаге!..

Dum spiro – spero…[13]Надейтесь и вы, мои дорогие, мои родные.

Прощайте. Вечно любящий вас Алексей Борисоглебский».

Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова

Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасе и выдираю осточертевшую уродливую пожухлую траву. Голову мою прикрывает огромная соломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоит корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор.

Я взялась за работу не только из любви к порядку. Ничто так не успокаивает, как ковыряние в земле. Правда, терраса каменная, но это уже детали.

Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечто совсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тоже вижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная, загорелая ножка.

Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленной на солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознания тут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:

– Отойдите, мадам! – И я беспрекословно повиновалась: побрела к Муляну.

Меня никто не остановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, может быть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой от меня будет толк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но не заметить его на холме над Муляном смог бы только слепой. Наверняка о нем и другие расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчика во Фрэне, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят, конечно.

Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышу раскатистый мужской голос:

– Бонжур, Николь!

Приподнимаюсь, чтобы развеять недоразумение, однако машина, темно-зеленый «БМВ», уже свернула к соседнему дому. Наверное, это был Жильбер – тот самый, у которого был роман с Жани…

Наконец терраса очищена и уже приобрела весьма цивилизованный вид. Поэтому я иду на задний двор, боязливо покосившись на крепко запертую дверь погреба, высыпаю мусор под забором, уношу реквизит в сарай и возвращаюсь в дом.

Включаю телевизор, но там все про то же: известный корсиканский сепаратист Иан Колона заявил, что не имеет никакого отношения к самоубийству Жана-Ги Сиза; скандально известная модель Марта Эйзесфельд разорвала контракт с фирмой «Барклай Саву», лицом которой она была, и заявила, что намеревается открыть для себя Америку и будет пробоваться в Голливуде на роль императрицы Жозефины в новом сериале о Наполеоне; в Авиньоне открывается ежегодный театральный фестиваль – на сей раз зрителям будут представлены самые разные варианты знаменитой трагедии Расина «Федра»; дождя в ближайшие недели не предвидится, правительство вновь призывает беречь воду… А потом начинается «Крим».

Ну нет! Сейчас я просто не могу видеть трупы еще и на экране!

Выключаю телевизор и какое-то время бесцельно брожу по комнатам, томясь бездельем. А, я знаю, что сейчас сделаю! Погуляю по Муляну. Мне надо вынести мусор. Контейнеры стоят в двух кварталах от меня, около бывшей мэрии. Вот и совмещу полезное с приятным.

Некоторое время брожу по совершенно пустым, пышущим жаром улицам (меня, такое ощущение, после вчерашнего вымораживания в погребе никакая жара не возьмет!), и вдруг вижу, что из-за невысокой каменной ограды за мной кто-то наблюдает. Притаился и наблюдает!

Только собираюсь похолодеть от страха, как соображаю, что это мой знакомец Зидан. За кустами виднеются фигуры зверей. А почему бы не зайти, не посмотреть на них поближе, как я и собиралась? Хозяйка-то уехала! Дорога пуста: никто не увидит, если я прошмыгну на минуточку в этот садик.

Вхожу и присаживаюсь на каменную скамью, повитую плющом, разглядывая фигуры зверей.

Как замечательно будет тут Филиппу, когда он подрастет. Это просто царство чудес!

Крошечная ящерка является ниоткуда на скамье, где я сижу, и тут же шмыгает мимо меня в никуда. В пожухлых каштанах воркуют голуби, кругом без умолку стрекочут кузнечики. А впрочем, это как бы не совсем кузнечики (которые, как известно, зелененькие, коленками назад), а некие их подобия такого же выгоревше-песочного цвета, как и трава кругом. Очень может быть, что это и есть цикады.

В этом слове – цикады – есть что-то невероятно книжное, как, впрочем, и в томном ворковании диких голубей, и в мерном, далеком переборе часов на церковной башне, и в поросших плющом скамье и стене дома… Вот именно, все это слишком красивое, слишком романтичное, будто в переводном романе – и, само собой, роман этот переведен с французского!

Снова оглядываюсь, готовясь уходить. Дорожки сада засыпаны пожухлой, рано опадающей листвой. На ней какие-то странные следы… Такое впечатление, что по этой дорожке что-то волокли.

Поднимаюсь со скамьи и иду по дорожке. Что-то блестит в коричневой неприглядной листве. Раскидываю кучку ногой – и вижу изящную туфельку на небольшом каблучке. Хотя правильнее будет назвать ее босоножкой: изумительно красивой, из мягчайшей розовой кожи, с золотистой плетеной отделкой…

Поднимаю босоножку и вижу циферки на подошве: 36.

Да ведь я уже видела эту босоножку! Ее, а вместе с ней и вторую, на правую ногу, купила на аукционе в «Друо» толстая мадам Люв. Купила для прелестной русской проститутки по имени Лора…

И немедленно я вспоминаю что-то розово-золотистое, во что была обута мертвая женщина, виденная мною на сиденье красного «Рено». Однако нога ее была босая… и я сейчас держу босоножку с этой мертвой ноги!