— Надо экономить электричество.

Я отвечала ей из темноты словами Гамлета: «Умереть. Забыться. И всё. И знать, что этот сон — предел сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу…».[57] Теперь, когда я колобродила до утра, я заметила, что у многих людей в домах горит свет. Иногда, бывало, свет на секунду гаснул, но потом снова зажигался. Может быть, там тоже мамы выключают свет, а дети, которые читают по ночам, включают его снова. Мне очень хотелось узнать, что они читают. Ночи были жаркие, и все мои книги были в кровавых пятнах, потому что я лупила ими комаров. Я представляла себе, что и у других, тех, кто читает по ночам, может быть, тоже все книги заляпаны кровью от комаров.

Мемет тоже принес однажды на занятия книгу в темно-коричневых разводах от убитых комаров, легенду о Прометее. Имя Прометей означает «тот, кто все предвидел». Прометей жил с остальными греческими богами на Олимпе, он похитил у них огонь и передал его людям. Но огонь мог принадлежать только богам. Вот почему Зевс так рассердился на Прометея, приковал его к скале и велел орлу летать к Прометею каждый день. Орел выклевывал у Прометея кусочки печени, но за ночь у Прометея снова все зарастало, и печень была как новенькая; на следующий день орел прилетал снова и снова клевал. Мемет лег прямо на пол, представляя распятого Прометея. Когда прилетел орел и принялся клевать его печень, Мемет закричал громким голосом, и все кричал и кричал, а потом сказал:

— Вы должны, как Прометей, украсть огонь у богов и дать его людям! Кто из вас знает, какие у Турции проблемы с топливом? Известно ли вам, что мы не имеем права пользоваться своими полезными ископаемыми, зато Америка может продавать нам свои запасы по дорогим ценам? Если змея вас еще не укусила, она укусит другого, более слабого. А вы что будете делать? Аплодировать змее? Или пойдете к укушенным и принесете им свет, как принес Прометей огонь человеку?

Мемет очень любил Михаэля Кольхааса. Он говорил:

— Михаэль взбунтовался против сильных мира всего-навсего из-за какой-то лошади. Так и нужно поступать. Из-за одной блохи можно сжечь целую простыню. Это выдающиеся личности, которые превзошли самих себя. Вы должны превзойти себя! Вы должны вытащить из себя все свои чувства, чтобы изучить их до мельчайших подробностей. Только тогда для вас не будет пределов. Театр — это лаборатория, в которой чувства исследуются под микроскопом. Но сначала нужно эти чувства вытащить наружу.

Сказав это, Мемет положил руку чуть ниже живота и медленно потянул ее наверх, как будто вытаскивал из себя все внутренности, при этом он громко кричал.

Другой наш педагог учился в Германии и, так же как наш комендант-коммунист в Берлине, любил эпический театр Бертольта Брехта. Он говорил:

— Вы должны играть не чувствами, а головой, вы должны подходить ко всему с научной точки зрения и рассматривать человеческие отношения в социологическом аспекте. Невозможно вытащить наружу все, что заключено внутри вас. Не нужно прислушиваться к себе, нужно смотреть на окружающий вас мир, нужно наблюдать. Настоящая драма разыгрывается не на сцене, а между сценой и зрительным залом.

У него мы должны были анализировать героев с социальной точки зрения и в соответствии с этим играть их. Он считал, что зритель таким образом получает возможность узнать что-то новое о себе и своем мировоззрении, а также сформировать свое отношение к разыгрываемой пьесе и ее персонажам, положительное или отрицательное. Главное, чтобы оно было активным, и не исключено, что зрители начнут спорить друг с другом или даже драться.

— Голова хорошего актера должна работать как воздушный гимнаст или канатоходец, отдавая себе отчет в том, что одна неверная мысль может оказаться смертельной.

Между собой мы называли этих наших двух педагогов Безголовым и Бестелесным. Один требовал, чтобы мы оставляли свои телесные оболочки за дверью и на занятия брали только головы, другой же требовал оставлять за дверью головы и приводить на занятия только свои телесные оболочки. Я приходила домой, ложилась на ковер и начинала кататься по полу, громко крича, чтобы научиться извлекать из тела свои чувства. Тетушка Топус говорила:

— Надо сказать твоему отцу, чтобы отправил тебя в дурдом.

Иногда же я превращалась в бестелесную голову, садилась за стол напротив мамы и спрашивала ее:

— Что ты сделала за эту неделю для того, чтобы расширить свое сознание?

Мать спрашивала меня, что такое сознание. Я не могла толком ответить и потому спрашивала ее, как те студенты в Берлине:

— Мама, что было сначала — курица или яйцо?

Мать смеялась и говорила:

— Ты сама яйцо, которое выскочило у меня из попы, а теперь тебе кажется, что курица, из которой ты выскочила, недостаточно хороша. Не зли меня, иначе я пошлю твое сознание куда подальше. Мне начхать на него. Мы ее тут кормим, поим, а она фасоны разводит, словам всяким мать учить взялась, в театре своем словесами развлекайся.

Я представила себя Гамлетом и сказала:

— Подгнило что-то в Датском королевстве.

Однажды Мемет принес на урок пачку фотографий и сказал:

— Фотографии постоянно оказывают воздействие на нас, формируя представление об облике вещей. Когда мы смотрим на какой-нибудь предмет, мы смотрим на него не просто так: помимо непосредственного впечатления есть еще впечатление, которое уже сложилось у нас когда-то благодаря фотографиям. Вы должны погрузиться в изображение и разгадать его реальную сущность, которая видится вам. На сцене же вы должны голосом и телом передать то чувство, которое сообщает вам эта фотография.

Он дал мне одну фотографию. Мертвый мужчина лежит на земле, с открытым ртом, голый, тощий как скелет, кожа обтягивает череп, ключицы торчат, коленки выпирают, словно он долго пролежал в пустыне и тело его все высохло и истончилось. Но по фотографии видно, что это не пустыня, потому что рядом с покойником много деревьев. Я поднялась на сцену, посмотрела минуты две на фотографию, закричала и рухнула плашмя, я каталась по полу, рвала на себе волосы, а под конец меня вырвало. После этой импровизации наш учитель Мемет подошел ко мне и заключил в свои объятия. Тяжело дыша, я уткнулась ему в грудь. Мемет сказал, что он не может дальше продоллсать урок.

— Этот мужчина на фотографии — еврей, а место, которое изображено здесь, концентрационный лагерь.

Мне все не давало покоя, что рядом с убитым росли деревья. Весь день у меня потом чесались ноги, и я расчесала их в кровь.

Теперь, когда я сидела на палубе парохода, курсирующего между Европой и Азией, и заглядывала в газеты, которые читали другие пассажиры, я первым делом принималась изучать фотографии, пытаясь разобраться в чувствах, которые они у меня вызывали. На одной фотографии мужчина поднес нож к самому горлу своего ребенка. Ребенок держал в руках игрушку, мужчина был небрит, и по его рубашке было видно, что он весь потный; он стоял между кучей пыльных камней и деревянных балок. Полиция начала сносить его дом, который он построил без официального разрешения. Чтобы спасти свой дом, он схватил нож, угрожая перерезать горло собственному ребенку, если полиция не остановится. Пижама на ребенке тоже казалась пропотевшей. В газетах часто можно было встретить фотографии председателя правящей партии Демиреля; вот он стоит, например, рядом с американским президентом Джонсоном и не потеет. Зато у американского солдата, который на другой фотографии с автоматом наперевес продирается один сквозь вьетнамские джунгли, рубаха такая же потная, как у бедняка из Стамбула, построившего себе дом. Или вот на этой фотографии, где изображен вьетнамский партизан, которого американские солдаты только что ранили в голову: он лежит со связанными за спиной руками, и рубашка у него тоже потная. Часто попадались шахтерские фотографии, если на черноморских шахтах случалась авария. Семьи погибших несут шестьдесят гробов под палящим солнцем, и у мужчин, несущих гробы, рубашки тоже потные. У шахтерских вдов волосы липкие от жары, у кого приклеились к щекам, у кого — ко лбу. Очень часто встречались фотографии палестинцев и евреев; они стояли на улицах, перед ними — трупы, и рубашки и волосы у палестинцев и евреев были потными. На одной фотографии у какого-то еврея от пота очки съехали с носа. Он смотрел на то, что осталось от его сына, которого разорвало бомбой на части. В детстве я уже видела однажды большое потение. Нас с классом водили на фабрику. Там была огромная пылающая печь, рабочие вытаскивали из огня горячие куски железа, клали их в воду и потели. Мы, дети, тоже все вспотели, и, когда мы вышли оттуда, у нас у всех были мокрые волосы и мокрая форма. Я стащила маленький кусочек железа и принесла его домой, и теперь, когда я делала домашние задания, я брала его иногда в руку, он был очень тяжелым. Грузчики таскали на спинах тяжелые вещи и потели. Когда я садилась в автобус, я видела иногда на сиденьях мокрые пятна от пота. Однажды рядом со мной в автобусе стоял лилипут. Он смотрел на меня снизу вверх и потел. Мы стояли у выхода. На каждой остановке дверь открывалась, наши тени выскальзывали на улицу, но и там его тень была меньше моей. Может быть, поэтому лилипут после каждой следующей остановки придвигался ко мне поближе, так что в конце концов его тень стала выше моей и получилась одна большая высокая тень. Когда он принялся на каждой остановке прятать свою тень в моей, я тоже начала потеть. Однажды я увидела под мостом через бухту Золотой Рог торговца водой, он как раз вытирал платком пот со лба и вдруг упал и умер. Он умер, а с его мертвого лица продолжали стекать на землю капли пота. Когда писали о бастующих рабочих, в газетах были такие заголовки: «Почем нынче рабочий пот? Работодатели и рабочие не сошлись в цене».