Ленни тоже удивлялась. Помимо воображаемого она имела опыт «неги» только с Эйсбаром. И там все было совсем по-другому: Эйсбар знал, чего хочет от нее. Знал, куда на ее спине ляжет его ладонь, как ей надо выгнуться, повернуться, где рука, где нога — он так умело управлял ею, и эта сладостность будоражила и подталкивала ее. То, старое, казалось теперь кукольным — ну не сцены ли в замочной скважине из «Туманного фокстрота любви» или чего-то в этом роде? Застенчивые, испуганные касания Ожогина были наэлектризованы его любовью — от них исходила сила, которую он был готов ей отдать. Странным образом эта скрытая сила его любви и характера вошла в нее и стала опорой тем ветрам, которые в ней гуляли. Ленни влюбилась.

Потом он показывал ей большие фотографические снимки, и гостиничная спальня переехала в Крым — будто под полом располагался механизм театральной сцены. Ленни ускользнула в фотографии, и Ожогину казалось, что он видит ее фигурку с рекламным воздушным шаром — Кторов рассказал ему как-то про их первую встречу — на черно-белом отпечатке. Здесь же, в комнате, осталась только тень. Но на него опять смотрели ее прищуренные глаза, задиристый и одновременно вопросительный взгляд — и, значит, она вернулась из фотографического просцениума сюда, к нему. «Странно, ведь очень взрослый человек устроился внутри этой стрекозы…» — думал Ожогин.

Он уезжал через два дня, проведенных в мареве гостиничного номера. Было забыто лукавое намерение Ожогина отсматривать молодые таланты в столичных театрах. Были забыты несмонтированные пленки, а вместе с ними и Колбридж с Лилией. Розы цвели в высоких тонкошеих фарфоровых вазах. Виноград испускал мускатный дух. Лизхен была послана записка, «чтобы не ждала». Июль нахально лез в окно, и они отгораживались от его настырных взглядов тяжелыми темными портьерами. Через два дня утром он повез ее на студию. Оттуда сразу ехал на вокзал.

— Поезд отходит в десять. Как бы тебе не опоздать.

— А если опоздаю?

— Ах! Хорошо бы тебе опоздать.

Они стояли, не в силах разъять рук, у ворот его бывшей кинофабрики, и вот странность — ничто не отзывалось в его душе при виде стен, которые хранили прошлое. Как давно все было! Как нереально! Ему не хочется даже войти внутрь. Рядом с ним стоит Ленни, и он так полон ею, так полон настоящим, что не желает никаких воспоминаний. Легкие пальчики в последний раз коснулись его губ. Она отскочила от него, как резиновый мячик, и вот уже прыгает по ступенькам крыльца — обернулась, махнула рукой и исчезла в дверях. Он постоял еще немного и повернулся к авто, которое его ждало. Навстречу шли два человека. Один — хлипкий неопрятный тип с длинными сальными волосами. Другой… Ожогин узнал Эйсбара. Хлипкий что-то втолковывал ему, а Эйсбар отвечал короткими фразами. Когда они проходили мимо, Ожогин услышал:

— Что вы мелете, Викентий! Малютку Ленни я знаю получше вас и, уж поверьте, не понаслышке. Не далее как четыре дня назад я предложил ей помочь мне. Она…

Ожогин не услышал, что «она». Парочка вошла в ворота. А он остался по эту сторону, чувствуя, как шипящая радость жизни выливается из него и лужицей растекается по песку. Значит, Эйсбар тоже здесь. Да где ж ему еще быть! Все одиночки нынче снимают и монтируют в этом муравейнике. Значит, они рядом. Практически в соседних комнатах. Каждый день… И он предлагал Ленни работать с ним. А она… Что она ответила? Но, что бы ни ответила, ему, Ожогину она ничего об их встрече не сказала. Значит, не хотела. Скрыла? Но почему? «Неужели все зря? Неужели все — пустое?» — с ужасом думал он, и руки его холодели от этой мысли. Мятой тряпочкой упал он на сиденье таксомотора и поехал на вокзал.

Между тем Ленни, легко перебирая ножками, напевая что-то себе под нос и делая забавные пируэты, неслась по коридору. Одним махом взлетела по лестнице на пятый этаж, ворвалась в монтажную, упала на стул. Все плыло, кружилось, танцевало… кружилось… расплывалось… переворачивалось… Она что, в собственном фильме? Почему стол не стоит на месте? Почему шкаф ходит ходуном? И потолок… так низко… низко… Когда она открыла глаза, то увидела склонившиеся над ней испуганные лица Колбриджа и Лилии. Лилия брызгала ей в лицо холодной водой. Колбридж просто суетился. Голова кружилась. Подташнивало. Ленни с трудом сосредоточилась.

— Что… что случилось?

— Вы сели на стул и потеряли сознание. Чуть не упали. Хорошо, мистер Колбридж успел вас подхватить, — сказала Лилия, по-прежнему склоняясь над Ленни.

— Я говорил вам, говорил, мисс Елена! — вступил Колбридж. — Нельзя столько работать! Вы слишком маленькая для такой работы. Надо отдыхать, мой командир!

— Отдыхать… да… наверное… я, видимо, переутомилась.

Ленни попыталась встать, но дурнота подкатила к горлу, и она, задохнувшись, снова упала на стул. Колбридж с Лилией со страхом вглядывались в ее побелевшее лицо.

— Таксомотор? — спросила Лилия.

Колбридж кивнул.

В таксомоторе Ленни как будто стало легче. Из открытого окна залетал в салон душистый ветерок, настоянный на набухающих почках, и приятно обдувал ее. Но в подъезде она опять почувствовала слабость и, поддерживаемая Колбриджем, с трудом добралась до квартиры.

— Что?! — крикнула Лизхен, увидев ее. — Бросил? Подлец! Я так и знала! Убью! Плакала?

Ленни попыталась засмеяться, но ее снова замутило, и она закашлялась.

— Что? — крикнула Лизхен. — Заболела? Я так и знала! Доработалась! Вы-то куда глядели? А еще пожилой человек!

Колбридж, испуганно прижимая пухлые ручки к груди, лепетал что-то невразумительное. Через минуту Ленни уже лежала в постели, а доктор Бритов мчался со своим тревожным чемоданчиком на Неглинку.

— А барышня наша из мотылька превратилась в наипрекраснейшую бабочку, — приговаривал доктор, осматривая и выстукивая Ленни и попутно задавая ей ненавязчивые вопросы. — Ротик откройте, милая, температурку померяем. Слабости не чувствовали последнее время? А как? А когда?.. Так-так. Ну что ж… Картинка в общем и целом вырисовывается преприятнейшая, очаровательная Елизавета Юрьевна. Племянница ваша в совершеннейшей безопасности. — И Бритов, уложив инструменты в чемоданчик, увлекал Лизхен в гостиную. — И даже более того.

— Что вы имеете в виду, Аркадий Николаевич? Что за странное выражение «и даже более того»? Более чего? — с раздражением вопрошала Лизхен.

— А имею я в виду, драгоценнейшая Елизавета Юрьевна, что здоровья ее хватит на двоих. В ее положении и при ее хрупкой комплекции здоровье ее находится просто в блестящем состоянии.

— Положении?.. — пролепетала Лизхен и, вдруг ощутив странную слабость в ногах, опустилась на стул.

— Именно так. Месяцев через семь с небольшим буду иметь честь поздравить вас с прибавлением семейства. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

И Бритов удалился, расцеловав Лизхен ручки. Она же осталась на своем стуле в совершенной растерянности. Ленни… Ее Ленни и — будущая мать? Господи, как это не вяжется с ней! Она же девчонка, почти гимназисточка! Так неожиданно. И не к месту. Или к месту? Знать бы, как примет это известие отец ребенка. Ведь все так смутно, зыбко, непонятно. А Ленни? Сказал ли ей Бритов?.. Или ей самой придется это сделать?