Этим вечером подрались двое молодых людей из разных племен. Подрались из-за пустяка, просто срывая досаду. Белый фермер отругал их. Драться — фу, как примитивно, сказал он. Дикие привычки! Смотрите на белых, учитесь у них, привыкайте к цивилизации.

Старик сидит, выпрямившись, языки пламени бросают блики на его улыбающееся лицо. Он развлекает народ. Все в его семье по традиции рассказчики. Молодые люди слушают, смеются. Рассказчик обозревает культуру белых снизу, с точки зрения покоренного. Он перечисляет фермы белых и поминает их владельцев.

Прошло пять лет после окончания Первой мировой войны, которую представляли этим черным людям как войну за сохранение непреходящих ценностей цивилизации. Но неподалеку находятся фермы, хозяева которых воевали на стороне противника. Они, оказывается, воевали за те же фундаментальные ценности.

— На ферме за холмами человек с одной рукой…

— Да, да, у него одна рука, только одна…

— А на ферме за рекой человек с одной ногой.

— Да, да, одноногий он, одноногий…

— А на дороге к станции человек с железным животом, чтобы кишки не потерял…

— Да, да, смотри ты, у него ведь железо кишки держит!

— А на ферме, где рядом золото копают, у человека железная голова…

— Да, да, у него без железа мозги бы выплеснулись.

— А на ферме, где встречаются реки, одна и вторая, там человек с одним глазом…

— Да, верно, только один глаз у него, один…

— А здесь, на этой ферме, где мы, но где земля не наша, а его земля, у него, у этого человека, тоже только одна нога…

— Да, да, ужасное дело, столько их, и у всех чего-то не хватает.

— А на ферме…

Бывшим воинам, согласившимся эмигрировать и хозяйствовать в колониях, предоставлялись крупные льготы. Поэтому черному народу казалось, что белые все стали инвалидами. Так выглядит поле после отлета туч саранчи, оставляющей после себя множество безногих, бескрылых издыхающих членов стаи. После отлета туч саранчи, сжирающей все на своем пути, покрывающей землю сплошным ковром, роящейся в воздухе…

— Саранча съедает нашу пищу…

— Ох, съедает, съедает…

— Под ней скрываются наши поля…

— С севера, с севера несутся тучи саранчи, летят они с севера и сжирают наши жизни…

Очень популярная в компаундах песня.

Снова и снова хохочут люди у костра, складывая и раскладывая белых калек округи. Смеются над суровой проповедью одноногого фермера, над двумя здоровыми юнцами, валявшимися в пыли, смеются, держась за животики, завывая от смеха.

Как раз в это время на холме, в доме фермера, одноногий мужчина собирается улечься в постель. Ногу ему отрезали намного выше колена. Однако это спасло ему жизнь, ибо через две недели после того, как ему оторвало снарядом ногу, его рота погибла вся до единого человека. Конечно, он размышлял после этого на тему, не лучше ли было и ему погибнуть вместе со всеми. Выздоровление протекало тяжело, он чуть не лишился рассудка. До войны тело его вело активную жизнь: он танцевал, играл в футбол, в крикет, охотился с земляками-фермерами, скакал, бегал, ходил… Теперь приходилось обходиться одной ногой. Он научился и справлялся неплохо. Когда он по утрам просыпался, на лице его появлялось знакомое окружающим упрямое выражение. Он подползал к краю кровати, поднимал обрубок ноги, напяливал на него несколько:- до десятка — специальных носков, затем приспосабливал тяжелый, подогнанный но мерке цилиндр из дерева и металла и подтягивался к столу. Встав, застегивал пряжки поясного и плечевого ремней.

И начинался рабочий день. Он ходил, ездил верхом, спускался в шахту, заходил в табачные амбары, проверял в них температуру, объезжал поля, ирригационные каналы, ковылял по пашне, спотыкаясь о свежевывернутыё пласты земли. Распределял рационы, стоя возле мешков и корзин зерна.

Он боролся с бедностью, используя путь, который перед собой видел.

Вечером он отстегивал от тела металл и дерево протеза, падал на кровать, закрывал глаза, вздыхал.

— Слава Богу, — вырывалось у него, — на сегодня все.

И он засыпал под бой барабанов, доносившийся из компаунда.

«Пляшут, должно быть, — думал он. — Пляшут до упаду. Музыкальные ребята. И работу на танец перекладывают. На танец и на песню».

ЗАРИСОВКИ К ОБСТАНОВКЕ НА ШИКАСТЕ

(Этот доклад Джохора кажется нам весьма полезным добавлением к его зарисовкам. — Примечание архивариусов.)

Некоторые ареалы Северо-Западных Окраин остались почти не затронутыми техническим прогрессом. Люди здесь живут по старинке, чуть ли не так же, как столетия назад. Некая деревня одной из таких зон бедности выделилась из множества других благодаря ежегодному Фестивалю Младенца, притягивавшему множество жителей окрути, а впоследствии, с развитием эры туризма, и приезжающих издалека. Гостиницы в деревне не было, приезжие останавливались у родственников, но затем администрация инициировала открытие кемпинга, к фестивалю подтягивались лавки — фургоны. Почуял выгоду и близлежащий городок, тоже приложил руку к благоустройству.

События фестиваля концентрировались на церкви, но украшали всю деревню: центральную площадь, лавки, бар и, разумеется, жилые дома. Жители не хотели оставаться в стороне.

С тех пор, как было получено последнее сообщение Агента 9, кое-что изменилось. Вечером накануне главного события устраивается фейерверк, на площади и прилегающих улицах танцуют. К этому времени подгадывает большинство туристов, которых сразу можно отличить от местных по одежде и поведению. Местные воспринимают богатых гостей с юмором, с изрядной долей иронии.

Вечерними танцами ведает местная администрация, но клир восстанавливает себя в правах, появляясь перед закатом на ступенях церкви с кадилами и псалмами. С первыми лучами следующего дня жители смиренно занимают свои места в церкви, выслушивают наставления и поучения святых отцов.

Действо в церкви продолжается все утро, народ меняется, ибо всем сразу места не хватает.

Ровно в полдень разряженное духовенство отпирает заднюю дверь церкви и выносит Младенца. Это пестрого вида кукла с широко открытыми глазами, ярким румянцем щек и яркими волосами, закутанная в кружева и всякого рода украшения. Фигуру, укрепленную на небольшом паланкине, украшенном цветами, несут отобранные священниками местные детишки, одетые не менее пестро, чем сама кукла. Шествие трижды обходит деревенскую площадь, представляющую собой пыльную площадку, обсаженную несколькими деревьями, а клир и население сопровождают процедуру пением (без танцев). Процессия возвращается к церкви, носилки со статуей устанавливают на возвышении, ее окружают священники, пение продолжается до заката.

Родители тем временем выстраивают детей в колонну по два и проводят мимо священников, которые совершают процедуру так называемого «благословления», после чего их ждет награда в виде сластей и безалкогольных напитков — в скромных масштабах, насколько может позволить себе небогатая община.