очевидным провалом и не выглядел бесспорной победой. Между тем обе эти крайности казались лучше промежуточного успеха. Непомерно низкая плата означала бы, что мы с Варварой уедем через неделю вдвоем и не придется переживать, справится ли она, сумеет ли удержаться от сцен в обстоятельствах, заведомо более трудных, чем наши отношения. Солидный гонорар – приз, за который стоит бороться изо всех сил. А нынешняя ставка… Не слишком маленькая, чтобы сразу отказаться, и гораздо меньшая, чем требуется. В подобных случаях многие люди время от времени вспоминают о несправедливости и меряют работу по деньгам: как вы платите, так мы и работаем.

Когда я постучал в дверь коттеджа, по доскам настила бежали тени от облаков. Через стекло была видна вся комната: незастеленная постель, шелковая китайская пижама поперек письменного стола, посередине комнаты – наши чемоданы. Я уж думал, их не привезут никогда. Да и странно представить, как вообще возможно доставить потерянные чемоданы двух никому не известных россиян из Белграда в Рим, из Рима в Перуджу, потом в глухое, не обозначенное на карте место в горах. Над чемоданами хлопотала Варвара, на которой было надето только ее любимое боди. Само это слово вызывает насмешку. Варвара считает, что это черное боди подчеркивает все прелести ее женственности. Или всю женственность ее прелести. Надо сказать, что по моему дому, в котором двери не стеклянные, а на окнах имеются шторы, Варвара никогда не ходит в боди, а здесь, в Эмпатико, женственные прелести вдруг потянулись к зрителю.

– Микеле, ты ли это? Гляди, чемоданцы прикатили.

– У тебя день эксгибиционизма?

– Чушь! Знаешь, как я устала носить одни и те же вещички неделю подряд?

Невольно отводя глаза от боди и его окрестностей, я рассказал про переговоры с Крэмом. Наверное, мне хотелось отделаться от всех неприятностей разом.

– Он что, не понимает, что хороший декоратор стоит дорого?

Похоже, Варвара не могла сразу выбрать нужную интонацию. Вероятно, сложно взять правильный тон в таком костюме.

– Во-первых, не понимает. Во-вторых, судя по всему, у него нет на это больше денег.

Она прошлась по комнате, по-зимнему белея ягодицами. Поглядела в окно. Лучи солнца выглядывали из-за ее фигуры, превратившись в ореол.

– Если мне скажут работать под Даниеллой, я пошлю ее к черту.

Это был неожиданный поворот. Тревога, покорно ожидавшая Варвариной ярости, бросилась в другой коридор. Варя готова остаться?

За спиной раздался дробный стук, похожий на заячий. К дверному стеклу прильнуло лицо Вадима Марковича, напряженно всматривающегося в глубину комнаты. Казалось, от этого лазерного взгляда сейчас что-нибудь задымится. Слово «что-нибудь» в данном случае тактично заменяет сочетание «Варвара с белеющими ягодицами в дурацком боди».

– Варвара, прикройся, – зашипел я с яростью, которую ожидал от самой же Варвары.

– Не вижу причин, – дерзко отвечала главная художница Эмпатико, неспешно оборачивая вокруг талии пестрый платок. Не знаю, впрочем, бывает ли талия у змей.

Дверь отворилась, в комнату ввалился профессор-помещик и зачастил, озорно сверкая очками:

– А я видел голую Варвару! Голую, голую, голую-преголую!

Героиня этой частушки, вместо того чтобы проявить благородную строгость или буйный нрав, улыбалась безо всякого стыда, хоть и сдержанно.

– Видел голую Варю! Ах, как замечательно! – продолжал бизнес-фавн. – Обнаженную!

Варвара произнесла наконец:

– Вы немного преувеличиваете, Вадим.

Это ненадолго привело психолога в чувство, и он сообщил, что приглашает нас на обед в чудный ресторанчик для местных, запрятанный высоко в горах. Он явно не хотел уходить, неотрывно глазея на Варвару в ее черном боди, а также в блеске молодости и величия. Но тут уж я заявил, что мы должны переодеться и явимся в Дом через четверть часа.

В такие минуты и происходит мое враждебное влюбление в Варвару. Такими фокусами она и привязывает меня к себе против моей воли, хотя, вероятно, безо всякого умысла. Уровень раздражения и шквального сердцебиения так высок, что раздвигает границы моей чувствительности. А это значит, что раз за разом более тихое и естественное будет казаться незаметным, словно и вовсе не существует.

Закрывая за Крэмом дверь, я слышал, как он говорит:

– Андрей, а я видел голую Варю!

Солнце танцует в воде, налитой в стакан, и отраженно, ячеисто – на потолке. Мы одеваемся молча. Еще полтора месяца безвылазно находиться в этой комнате, в тесноте недомолвок, обид и неразрешимых глупостей? Нет, если даже Варвара Ярутич станет главным художником, я вернусь в Москву один.

13

Солнце скрылось в горах, и все обитатели Эмпатико, кроме Андрея и албанцев, уселись за стол. Через несколько часов Виноградские отбывали в Грецию, и обед был посвящен им. Кирилл, весело сверкая глазами, подтрунивал над женой, подливал в бокалы «Рапаче», подмигивал Варваре, на лице которой учредилась торжественная чопорность. В начале обеда Вадим Маркович с неуемной жизнерадостностью попытался вновь пошутить на тему «голой Вари». Лиде Гапоевой, расчесывавшей волосы Яночки, эта шутка смешной не показалась, но молния сердитого взгляда воткнулась не в шутника-профессора, а в Варвару. Варвара приветливо кивнула, что вовсе не успокоило Лиду, а я сказал:

– Если бы ваша скромность, Вадим Маркович, равнялась вашей наблюдательности, мы бы восхищались вами еще сильнее.

Крэм посмотрел на меня без удовольствия, но больше к теме Вариной наготы не возвращался. Почему-то профессору не нравится, когда его называют по имени-отчеству. Поглядев на его недовольное лицо, я вдруг понял, что скользкие шутки прямо связаны с переговорами о Варвариных деньгах. Если бы ему удалось снизить Варварину зарплату, он проявил бы большую деликатность, а теперь, унижая нас своими шутками, пытался вычесть из зарплаты уважение и возможность гордиться собой. Поняв это, я почти успокоился: сознание Крэмовой слабости как-то примиряло с ним.

Посреди обеда улыбающийся Кирилл извлек из плотного желтого конверта пачку фотографий и протянул нам с Варей. Возможно, решил, что мы заслуживаем доверия и можно нам открыться. Здесь были снимки работ Кирилла: акварелей, карандашных набросков, эскизов росписей. Поначалу все шло прекрасно: потягивая вино, Варя одобрительно разглядывала портреты, морские пейзажи, орнаменты. Кирилл оказался ловким рисовальщиком, в несколько штрихов схватывающим образ. Правда, люди у него выглядели предметами: портреты ничего не сообщали ни о складе ума портретируемых, ни об опыте, ни о чувствах. Впрочем, это были богатые предметы, они переливались тонкостями, оттенками, так что мы с Варварой дружно приветствовали талант Кирилла Виноградского и поднимали бокалы за братство художников.

Потом пошли фотографии росписей патриаршего подворья, дома приемов представителя президента, дома отдыха Совета Федерации. Варвара продолжала улыбаться, но природа ее улыбки переменилась: теперь это была улыбка экзальтированной учтивости. Не то чтобы все эти пророки, ангелы, витязи были нарисованы плохо, отнюдь. Ни одного правила художник не нарушил: отличная лепка лиц, тел, складок одежды, гармония цвета, безупречная перспектива. При этом во всех фигурах, позах, жестах была неживая величавость, приторная патетика. Как если бы конфетную коробку сделали скинией, заставили ее целовать, падать перед ней на колени. Это не были образы веры