Контейнер был похож на десятицентовую монету: тоже белого металла, но матовый и раза в четыре толще. На нем не было никаких надписей, только совсем мелкое клеймо, как на золотых или серебряных украшениях. Он казался монолитным, но, разумеется, я и не собирался его открывать.

Насколько я теперь понимал, история была такова. Штайнер уселся в салоне гостиницы, поджидая своих новых друзей-ливийцев. Однако через открытое окно он заметил направляющихся в его отель старых друзей-немцев. Убегать он не считал необходимым, но ему нужно было срочно припрятать контейнер, который уже лежал у него в кармане. Под рукой оказался прекрасный тайник — горшок с цветами. Штайнер опустил монетку в щель, но, видимо, имел основания предполагать, что встреча со старыми друзьями может обернуться плохо. Тогда, чтобы дать понять новым друзьям, где спрятан контейнер, он сорвал цветок герани и сунул его в петлицу. Герань в петлице не носят даже немцы, и в старости щеголяющие в кожаных шортах и с рыжим петушиным пером на зеленой шляпе. Такая деталь должна была броситься в глаза.

С этой версией событий не очень вязались две вещи. Во-первых, предположить, что кто-то посторонний может связать герань в петлице с местонахождением тайника, было слишком смело. Для этого даже такой гений, как я, должен был не только интересоваться, где контейнер, но и увидеть Штайнера с этим цветком. Нет, чем больше я думал об этом, тем больше этот поступок был похож на жест отчаяния. Своего рода письмо в запечатанной бутылке, которую потерпевший кораблекрушение бросает в открытое море. Хотя, если поразмыслить, Штайнер тогда не обязательно считал, что его убьют или что он умрет. Ливийцы могли бы увидеть, например, как его под эскортом выведут из отеля.

Однако теперь все эти соображения не имели значения. Так или иначе, затея сработала! Благодаря цветку герани контейнер был найден и — справедливость восторжествовала — теми, кому он предназначался.

Но — вторая вещь — по каноническим правилам, агент никогда не будет назначать встречу там, где он живет. Для передачи контейнера Штайнер должен был присмотреть какое-нибудь достаточно пустынное место в городе, где и покупатель, и продавец могли бы убедиться, что за ними не следят. Хотя — это в том случае, если они друг другу доверяют.

Если нет, всё наоборот. Продавец, особенно если он ведет двойную игру, часто опасается, что его после сделки могут убить. Ведь в этом случае покупатель разом получает товар, возвращает свои деньги и убирает свидетеля. Так что если люди друг другу не доверяют, встречу нужно назначать как раз в людном месте. Их недостаток — та самая людность. В толпе убийце проще ускользнуть, чем на открытой местности.

Остается золотая середина — место, где посторонних заметят и потом, в случае чего, смогут описать. Получается, Штайнер был не так глуп, договорившись о передаче контейнера у себя в гостинице. Он пьет здесь кофе с друзьями, которые пришли попрощаться, потом садится в такси и уезжает навсегда. И если не было ни перестрелок, ни внезапных смертей, портье и постояльцы гостиницы никак не отметят это событие.

Я снова покрылся потом — мой последний визит в «Клюни» как раз будет описан самым подробным образом. Как тогда тот африканец-портье сказал о гостях Штайнера? «Я их рожи до самой смерти не забуду!» Вот и мою теперь тоже! Я не сомневался, что портье уже позвонил в полицию, скорее всего, тому самому старшему инспектору, который брал у меня показания ночью. Даже если вскрытие покажет, что Штайнер умер от сердечного приступа, внезапное бегство его гостей несомненно выдавало какой-то криминал. И хотя контейнер теперь лежал в моем кармане, шпионский характер инцидента тоже всплывет без всякого сомнения, это вопрос времени. Возможно, уже было установлено, что у Штайнера паспорт липовый, и тогда к поискам подключилась ДСТ. Или подключится: для французов выходные — святое, вряд ли их бюрократическая машина заработает до понедельника. Но в любом случае мой сольный номер превратит немало подозрений в уверенность, что здесь не обошлось без спецслужб.

Какие следы я оставил? Полицейский записал номер моего паспорта, но паспорт мог быть настоящим. А сличение фотографии с формуляра в том комиссариате в Испании, где выдали паспорт, с моим словесным портретом займет кучу времени и вообще не даст никаких улик. Вполне возможно, что там, в полиции, на карточке — моя настоящая фотография, такая же, как на паспорте. Хотя это как раз было бы хуже — тогда у западных контрразведок будет мой портрет, хотя и в гриме. Да нет, в гриме, три на четыре — нет, ничего страшного! Мне достаточно будет избавиться от этого паспорта на имя Эрнесто Лопеса.

Дальше — словесный портрет, на основании которого будет сделан мой фоторобот. Меня в состоянии описать негр, разукрашенная дневная дежурная, официантка-сербка, возможно, хотя и мало вероятно, те трое голландцев. Черт! И вся следственная группа, которая работала в салоне гостиницы ночью! Учитывая помощь полицейских, фоторобот может получиться довольно похожим — от моего настоящего облика его отличает только парик. Вот это досадно — мне нужно было срочно убираться из Франции.

И, наконец, самое неприятное. Хотя, уезжая из номера, я всегда на всякий случай протираю все предметы, за которые мог браться, отпечатки моих пальцев остались в холле: на горшке, чашке и ложке. Теперь и у французской полиции, и соответственно у всех западных контрразведок будет полный дактилоскопический набор человека, несомненно замешанного в шпионских делах. Я похолодел — по приезде с Кубы в 1980-м году в Майами у нас у всех, естественно, взяли отпечатки пальцев. Они наверняка были перенесены в компьютеры ФБР. Теперь мое раскрытие было лишь вопросом времени. Вот так-то, брат!

Наблюдающий (напомню, это я) поморщился и покачал головой — вид у наблюдаемого (напомню, это тоже я) был неважный. Весь ссутулился, мешки под глазами и это загнанное выражение лица…

А что вы хотите? Это была настоящая катастрофа! Ну, не будем сразу паниковать: скажем, ЧП. По правилам, я должен был срочно сообщить о произошедшем в Контору: и о том, что мне удалось заполучить контейнер, и о том, что, на самом деле, я засыпался. Но в Париже на связи у меня был только Николай, а ему я не доверял.

Имелся у меня, конечно, один номерок. Но он предназначался на самый экстренный случай, если моя жизнь оказывается в опасности. За двадцать лет работы я пользовался пожарной связью дважды. Поразмыслив, я достал телефон — это был как раз такой случай — и для верности вышел на остановке на перрон.

Номер Франца Фишера был забит в память моего американского мобильного. Имя было, несомненно, вымышленное, так что я его и не шифровал, а номер, который на самом деле был в Вене, был записан как берлинский. Я высветил его, достал свой французский мобильный и набрал его, поменяв коды страны и города.

— Добрый вечер, — по-немецки сказал я, когда на том конце провода мне ответил мужской голос. — Я звоню по поводу вашего объявления о продаже картины.

— Вы имеете в виду Георга Кольбе? К сожалению, картина уже продана, но мы могли бы предложить вам его рисунки. Где вы находитесь?

— В Париже. Проблема в том, что я не могу задержаться здесь надолго. Хорошо бы сделать это прямо завтра.