Мы посещали центр уже несколько недель, когда до меня вдруг дошло. Да, иногда я крайне недогадлив. Я подумал: а где их мужья и возлюбленные?

Наконец я спросил у Эбби. Она покачала головой:

— Они их бросили.

Некоторые, далеко не все. Я видел парней, которые носили дурацкие шляпы и приклеивали на заднее стекло машины фотографию жены в футбольной форме, но я так и не смог привыкнуть к зрелищу бледной, исхудалой женщины в мешковатой одежде и платке, которая смотрит на пустой стул рядом с собой. Сильная женщина — и ничтожный мужчина, который ее оставил.

Я так и сказал Эбби. Она медленно обвела взглядом комнату.

— Ну… если ты женился ради пары грудей, красивого личика и пышных форм… а их больше нет…

Она пожала плечами.

За ее словами крылся другой вопрос. Вопрос, который Эбби боялась задать. У меня было ощущение, что на поиски ответа уйдут месяцы, даже годы. И уж точно его не выразить словами.

5 июня, вечер

Отличительная черта Смотровой пристани — не элегантные бетонные стапеля для лодок, не коттеджи у причала, не коровы на спускающихся к воде пастбищах, не аккуратные ряды величественных сосен, чьи иголки собирают и продают на удобрения, а задняя часть желтого «шевроле» 1957 года выпуска, которая торчит из воды, как буек. Говорят, одна местная жительница вернулась домой и обнаружила мужа в объятиях соседки. В отместку она выкатила из гаража «шевроле» — его гордость и счастье, — нажала на акселератор и попыталась броситься в реку, как Салли Филд в фильме «Полицейский и бандит». С той разницей, что на реке не было моста, с которого она могла бы отправиться в мир иной, единственный спуск к воде представлял собой глинистый склон рядом со стапелями. Дама разогнала машину, передняя часть автомобиля задралась вверх, наехав на бугор, и резко ухнула вниз. Машина мелькнула в воздухе, врезалась в воду и застряла в грязи у противоположного берега, точно шальной снаряд. С тех пор она там и торчит. Местные прозвали ее «задницей», что не помешало им нажиться на чужом несчастье и разобрать «шевроле» по частям. Теперь это всего лишь ржавый остов — ни стекол, ни фар, ни покрышек, ни мотора. Кто-то даже утащил руль. С течением времени стальной корпус все глубже уходит в тину.

Для меня эта штука служила вехой. Офицеры речного патруля обычно пользуются Смотровой пристанью, чтобы спускать на воду катера, потому что пристань довольно безлюдна, не маячит на самом виду и дает быстрый доступ вверх и вниз по реке.

Мы замедлили ход, и я прижался к берегу, ведя каноэ по листьям кувшинок — размером с тарелку, — чтобы еще больше затормозить. Сначала показалась ржавая выхлопная труба «шевроле», а потом — стапеля. У забора стояли трейлер и патрульная машина. Никого не было видно, но трейлер пустовал — значит, патрульные курсировали по реке. Я ничего не сказал Эбби, но задумался о том, где бы переночевать.

Мы миновали пристань Уокера, Макензи, Колрейн, Оранж-Блаф, пристань Моллетса и Блошиный Холм. Проблема крылась не в нашей скорости — по меркам реки мы просто летели, а в количестве встреченных людей. Буквально на каждом шагу попадались дома на сваях. В этих краях все ждут, что ты помашешь в знак приветствия. Это как разъехаться со встречной машиной на проселке. С лодками на реке то же самое. Помаши — и останешься незамеченным. В противном случае привлечешь к себе внимание. Я махал, не привлекая к себе внимания, но рано или поздно кто-нибудь вспомнит услышанное по телевизору. Если нам удастся сесть на хвост отливу и у меня хватит сил, мы достигнем Сент-Мэриса через тридцать шесть или сорок восемь часов. Если упустим отлив — то одному Богу ведомо.

Как и Трейдерс-Хилл, Кингс-Ферри — излюбленное место лодочников, туристов и просто любителей свежего воздуха. В самом широком месте река здесь достигает ста тридцати метров. Здесь есть огромная плавучая пристань — поскольку разница между высоким и низким приливом может достигать полутора метров, — магазин и несколько домов. Мне не хотелось проплывать мимо при дневном свете. Мы дождались темноты и проскользнули у дальнего берега, когда над верхушками деревьев показалась луна. Это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что нас никто не видел. Плохо — потому что мы не смогли пополнить запас пищи и воды.

Усложняло ситуацию и то, что я быстро выдыхался. Я ел нерегулярно и в то же время сжигал, наверное, до восьми тысяч калорий в сутки. Мой организм уже давно начал питаться собственными жировыми отложениями. Я не только ослабел, но и набил огромные волдыри на ладонях. В трещины на коже попадали пот и вода. Причем вода соленая. Каждый раз, когда я погружал весло, а затем переносил его на другой борт, она скатывалась по рукоятке мне в ладони.

Но соленая вода — это не так плохо. В ней водятся крабы. В здешних местах на крабов ставят ловушки. Красть из чужой ловушки — смертный грех, за такое могут убить. Я заметил несколько белых поплавков ближе к середине реки, вытащил ловушки на поверхность и вытряс добычу. Пять ловушек — двадцать восемь крабов.

Эбби приоткрыла один глаз и поинтересовалась:

— Это противозаконно?

— Да.

— Если эта тварь схватит меня за ногу, я выскочу из лодки.

Я снял рубашку, сложил в нее крабов и сунул узел под сиденье. Там им предстояло лежать до пристани в «Белых дубах».

Луна синеватым сиянием освещала воду, деревья отбрасывали на нее длинные тени. Свет привлекал водяных жучков, а те, в свою очередь, рыбу. Мы плыли сквозь лихорадочно жующие косяки. Это был один из тех моментов, которые в другой ситуации показались бы прекрасными. Эбби села, облокотилась о борт каноэ и опустила пальцы в воду. На берегу кричали древесные лягушки, им вторил одинокий аллигатор. Где-то в отдалении слышался собачий лай.

Много лет назад мистер Гилман, владелец бумажной фабрики, подарил государству несколько тысяч акров, которые теперь составляют плантацию «Белые дубы». Это чертовски шикарное место. Здесь есть поле для гольфа, но тебе не позволят даже ступить на него, если ты не президент и не какая-нибудь знаменитость. Если подъехать к воротам, охрана доступно объяснит, куда ты должен идти. Приглашения ценятся на вес золота, их ни за какие деньги не добудешь.

Говорят, что в 1980-х годах мистер Гилман познакомился с Михаилом Барышниковым. Они подружились, и Гилман основал танцевальную студию в «Белых дубах». Его труппа состоит из лучших танцоров, и, возможно, она — самая элитная из всех, что когда-либо выступали на сцене. Меня всегда поражало, что вершин балетного мастерства достигают где-то в глуши Северной Флориды.

Но «Белые дубы» были мне важны не в связи с балетом, а исключительно из-за пристани. Она появляется из-за деревьев и спускается к самой воде, а за ней начинается аккуратная лужайка, украшенная табличкой «Частное владение». Одинокие сосны, тонкие как иглы, легонько покачиваются на ветру. Пахнет болотом. Здесь река снова меняется. Песчаные пляжи, дубы и тополя уступают место осоке, глинистым берегам и устричным залежам. Еще это первое место на реке, где видно, куда доходит прилив. Он захватывает полметра-метр берега, но ближе к шоссе № 17 эта отметка достигнет двух метров. Я ощутил запах болота, справа показались высокие деревья, а следом — причал.