– Почему же вы так думаете?

– А потому, что комсомол и голые бабы рядом быть не могут!

Лично Сеня считал иначе и мог бы в подтверждение собственной правоты привести массу случаев из своей комсомольской юности, но что-то его в последний момент остановило.

Он медленно дозревал. Весь этот разговор про оккупационный режим и про газеты был всего лишь подготовкой к основному действу. Сейчас Сеня всего лишь растерян. А скоро ему придется удивляться по-настоящему.

– Тут вся деревня такая, – сказал Толик, хрустя луковицей. – Переубедить невозможно.

– Но ведь бред!

– Не скажите, – возразил Толик. – Дела тут серьезные.

В правдивости этого утверждения Сене Муравьеву довелось убедиться почти сразу. Хлопнула входная дверь, и в комнату ввалились несколько крепкого вида мужиков. Они были бородаты, не очень опрятно одеты и все – с автоматами. Кто с «ППШ», как у Толика, кто с трофейным немецким «шмайссером».

– День добрый, хозяева! – пробасил один из гостей.

– Добрый! – отозвался Толик, придвигая к себе автомат поближе.

Этот жест не укрылся от Муравьева.

– Немцы в деревне есть? – спросил бородач.

– Нету, – с готовностью отозвалась хозяйка.

– А это кто? – подозрительно глянул бородач, качнув стволом автомата в сторону Муравьева, и бедный Сеня едва не лишился чувств.

– Из города товарищ, – пояснил Толик.

– Из Москвы?

– Ну!

– Зачем приехал?

– По делам он, – ответил за потерявшего дар речи Муравьева Толик.

– По каким таким делам? На немцев работает? В управе, да? По сельхоззаготовкам ответственный? «Курка-яйка»?

– Я по недвижимости, – пробормотал потрясенный до глубины души Сеня.

– По какой такой недвижимости? По кладбищенским делам? Из похоронной команды?

– Совсем наоборот. Дома и квартиры. Продажа и аренда. Низкие цены. Гарантия конфиденциальности и надежности сделок.

Бедный Сеня и не заметил, что начал изъясняться фразами из рекламного буклета. Его никто не понял, кажется.

– Что он мелет? – еще более нахмурился бородач. – Он из полицаев, да? Мозги нам пудрит?

Про полицаев – это было по-настоящему страшно. Последнего полицая тут ухлопали еще в сорок первом, Сеня об этом уже знал. С тех пор полицаев в этих краях не видели, но ждали, когда объявится следующая жертва. Дождались…

– Я не полицай! – торопливо объявил Сеня.

– Не полицай, – подтвердил Толик.

Бородач посмотрел недоверчиво, но настаивать на своей версии все же не стал. Сел на лавку, положил автомат себе на колени.

– Что там в Москве? – спросил. – Фашисты бесчинствуют?

Сеня Муравьев беспомощно оглянулся на Толика.

– Бесчинствуют, – с невозмутимым видом доложил тот.

– Но народ-то не сломлен? Сопротивление оккупантам нарастает?

– Нарастает, – без тени сомнения подтвердил Толик.

Бородач удовлетворенно кивнул, давая понять – он и не сомневался в том, что земля горит под ногами оккупантов.

– Накорми-ка нас, хозяйка, – сказал бородач.

Мать Толика засуетилась у печи.

– А корову-то ваши у бабы Глафиры увели со двора, – неожиданно сказал Толик. – На прошлой неделе.

– Реквизировали, – не стал отрицать очевидного партизан. – В фонд обороны.

– Какой там фонд обороны? Сами же и сожрали.

– Понятное дело. Потому что мы та самая оборона и есть.

– Собственный народ грабите? – продолжал дерзить Толик.

Хорошо ему было дерзить – с автоматом-то в руках.

– Мы ни у кого ничего не отбираем. Нам люди сами отдают. Как своим заступникам.

– Рэкет, в общем, – дал определение Толик.

– Чего?

– В городе это называется рэкетом. А вы, само собой, «крыша».

– Можно и так.

Сеня Муравьев следил за происходящим остановившимся взглядом. Ничегошеньки не понимал, но ему было страшно. На его счастье, что-то там такое случилось на улице, партизаны всполошились и все, как один, выбежали из комнаты.

– Что происходит? – быстро спросил Сеня, то и дело оглядываясь на дверь. – Что вы им такое рассказываете про бесчинства оккупантов и сопротивление народа? Какие фашисты? Какие сельхоззаготовки? Какие курки-яйки?

– А что я могу поделать? – пожал плечами Толик и плеснул самогона в запыленные граненые стаканы. – Их вон сколько, а я один. Шлепнут в два счета.

– Ну не может же быть!

– Еще как может, – опечалился Толик. – В прошлом году к нам по случайности заехал фотокор из районной газеты. Приехал, а тут партизаны. Ну, он сразу начал правду-матку резать: что война, мол, давно закончена, то да се. – Толик вздохнул и закончил мысль риторическим вопросом: – Ну и где теперь тот фотокор?

– Где? – дрогнул Сеня. Заглянул собеседнику в печальные глаза, отшатнулся и снова сказал: – Нет, не может же быть! – Правда, уверенности в его голосе заметно поубавилось.

– Вон там его схоронили, – сказал Толик, указывая за окно. – Фотокора этого.

Сеня посмотрел. За плетнем, там, где заканчивался двор, бугрились узнаваемые холмы. Их, этих холмиков, было пугающе много.

– Что это? – дрогнувшим голосом осведомился Сеня.

– А это все партизанские, стало быть, штучки. Многих они тут в расход пустили. Чуть что не по-ихнему – сразу стрельба. Патронов-то много, а дури и того больше.

Муравьев уже совсем скис. Всего в часе езды от этих мест бурлила совсем другая жизнь. В той жизни люди днем ходили на работу, а по вечерам смотрели по телевизору «Поле чудес». Там банкиры вкусно кушали на фуршетах, а певица Алла Пугачева призывала позвать ее с собой. Там работало метро, в котором доблестная милиция отлавливала подозрительных лиц кавказской национальности. И рядом с той жизнью была другая. Ни на что не похожая. В этой жизни хозяйничали страшные бородачи с автоматами. Еще сегодня утром Сеня Муравьев и представить себе не мог, что подобное возможно.

– Но милиция-то! – пробормотал потрясенный Сеня. – Они-то куда смотрят? Неужели никто на этих, прости Господи, партизан заявления не написал?

– Отчего же, – пожал плечами Толик. – Местный учитель в восьмидесятом году заявлял.

– Ну и что?

– Приехал, понятное дело, участковый.

– И что?

– И до сих пор он здесь. Все разбирается, – недобро усмехнулся Толик и кивнул куда-то за окно.

Сеня проследил его взгляд и наткнулся на холмики – те самые.