Вспомним, что описанное нами направление, которое можно назвать раннехристианским, или – условно – византийским (отнюдь не в политическом, а только в «культурном» смысле слова»), в светской истории зафиксировано лишь в середине II в., т. е. на 150 лет позже, чем в истории церкви. Именно тогда состоялся знаменитый диспут между римскими философами и христианским апологетом Юстином, который, выиграв спор, заплатил за победу мученической смертью. Если начать отсчет от этой даты, удобной потому, что она не вызывает сомнений и споров, то окажется, что новое направление мысли к концу IV в. (после отступничества Юлиана) распространилось не только по всей территории Римской империи, но и за ее пределами. Оно дало отростки: западный – в Ирландии, южный – в Эфиопии, восточный – в Средней Азии, северный – в России, вернее, у готов Приднепровья.

Не связанные политически с главным стволом культуры – Византийской империей в собственном смысле слова, периферийные христианские культуры сами ощущали себя как целостность, так же, как уже описанный Иран, как греко-римский мир и впоследствии западноевропейский Chretienté, несмотря на то что в заевфратской Азии господствовало несторианство, а в Сирии, Армении и Африке – монофизитство.

Византийская культура имела свой период Возрождения эллинской древности, когда греческий язык вытеснил латинский из государственного управления (при императоре Маврикии), и свою Реформацию – иконоборчество, и свою эпоху Просвещения – при Македонской династии. И агония очагов этой культуры наступила почти одновременно: в XIII в. пала Ирландия, были разгромлены центральноазиатские несториане, Константинополь стал на время добычей хищных крестоносцев, а Абиссиния превратилась в горную крепость, окруженную галласами и сомалийцами, обратившимися в ислам. Судорожная попытка Никейской империи отстоять свои позиции продлила агонию на 100 лет, но уже в середине XIV в. Палеологи вынуждены были принять унию, что означало полное подчинение Западу, т. е. той вновь образовавшейся культурной целостности, которая возникла на основе завоеваний Карла Великого. Именно эту целостность было принято в европейской историографии рассматривать как продолжение античной культуры, что отразилось даже на составлении школьных учебников, но думается, что тысячелетний период, отделяющий Античность от ее Возрождения, правильнее рассматривать как самостоятельный раздел истории культуры, нежели как переходный период, тем более что католические рыцари и прелаты не унаследовали достояние византийской культуры в ее греческом и ирландском вариантах, а просто испепелили его.

Но если так, то Возрождение в Европе следует отнести к той же линии закономерности и последовательности событий, что и Крестовые походы, предшествовавшие ему, и колониальные захваты, последовавшие за ним. Да, именно так!

Западноевропейская культура с момента своего возникновения стремилась к расширению. Потомки баронов Карла Великого покорили западных славян, англосаксов, кельтов, вытеснили с Пиренейского полуострова арабов и перенесли войну против мусульман в бассейн Индийского океана. Потомки средневековых бюргеров захватили Америку, Австралию и Южную Африку. Те и другие завоевали Индию, Тропическую Африку, Южную Америку, Полинезию и т. д. Это было расширение в пространстве. А гуманисты?.. Они были движимы тем же стимулом приобретательства. Но их экспансия развивалась во времени. Они задались целью оккупировать прошлое, причем не свое, а чужое. И цели этой они достигли. Плодом их усилий стала всемирная история на филологической базе – явление, не имеющее аналогов в других культурах, ибо везде, как правило, история – это описание своих собственных предков, т. е. абсолютизированная генеалогия. Но если так, то «китайское Возрождение» должно иметь принципиальные отличия от европейского, а черты сходства следует считать случайным совпадением. Н. И. Конрад держится обратной точки зрения, и для решения этой кардинальной проблемы придется обратиться к истории Восточной Азии.

Для начала отметим, что в Восточной Азии расположены две этноландшафтные области: земледельческая – Китай и кочевая – Центральная Азия с Тибетским нагорьем. Несмотря на густую населенность Китая и малочисленность степняков – тюрок и монголов, эти культурные регионы взаимодействовали на равных основаниях на протяжении всего исторического периода. Без учета этой непрекращавшейся борьбы история Азии всегда будет неверно истолкована.

В прошлом веке бытовало, как само собой разумеющееся, мнение о том, что китайская культура стабильна или застойна, а развитие с падениями и взлетами – достояние Западной Европы. Эта концепция – пример аберрации дальности, при которой, например, солнце может показаться меньше пятака. При достаточно подробном изучении китайской истории эта аберрация исчезает, как дым, и становится очевидно, что разрывы традиции и эпохи обскурации на Востоке и Западе проходили единообразно. Дискретность исторического развития отметили два великих историка древности Полибий и Сыма Цянь, и оба предложили объяснения наблюденных явлений исходя из уровня развития науки их времени [132, с. 54–88]. Сыма Цянь писал свои «Исторические записки» в I в. до н. э., но уже отметил период, который был для него античностью, т. е. прошлым с оборванной традицией. Античность для Сыма Цяня – это эпоха трех первых династий: Ся, Инь и Чжоу, за падением Чжоу следовал политический и культурный распад. «Путь трех царств оказался подобным круговороту: он кончился и снова начался» [там же, с. 76]. Это, конечно, не значит, что династия Хань буквально повторила древность. Нет, она оказалась явлением вполне самостоятельным, со своими локальными чертами. Единообразна, по мнению Сыма Цяня, была не реальная действительность, а внутренняя закономерность явлений, которую он считал естественным законом истории.

Открытая историком закономерность не только объясняла прошлое, но и позволяла делать прогнозы. Если архаический Китай развалился вследствие неизбежных внутренних ритмов, то и современный Сыма Цяню, а для нас – Древний Китай, т. е. империя Хань, не мог избежать той же судьбы. Конечно, Сыма Цянь не мог предсказать деталей гибели своей страны, но результат должен был быть однозначным. Так оно и получилось. В III в. гражданская война обескровила Китай, а в 312 г. столица Поднебесной империи была взята приступом немногочисленными ополчениями хуннов, вслед за тем подчинившими себе все исконные ханьские земли в бассейне Хуанхэ. Наиболее упорные китайские патриоты бежали на инородческую окраину – в бассейн Янцзы, а агония древнекитайской культуры длилась там еще около 250 лет, т. е. почти вдвое дольше, чем аналогичная агония Рима. А на родине китайского народа все это время свирепствовали кочевники и горцы, хунны, табгачи и кяны (тибетцы).

Новый подъем Китая начался в VI в. Вождь китайских ультрапатриотов полководец Ян Цзянь расправился с потомками выродившихся кочевых принцев и основал династию Суй. Это была «утренняя заря» средневекового Китая, «вечерняя» же наступила в XVII в., когда маньчжуры победили и войска династии Мин, и крестьянские ополчения повстанца Ли Цзычэна. И тогда начался период упадка, который непроницательные европейские ученые сочли постоянным состоянием Китая и окрестили «застоем». Прогноз концепции Сыма Цяня подтвердился.