Я же добавил, что толкование связанного с Моисеем мифа о подкидыше побуждает к выводу, что он был вроде бы египтянином, которого насущная потребность народа сделала евреем. В конце статьи я заявил, что из гипотезы египетской национальности Моисея вытекают важные и далеко идущие следствия. Однако я не был готов публично поручиться за нее, поскольку она основывалась только на психологическом правдоподобии и не располагала каким-то объективным подтверждением. Чем более значительными становились полученные таким образом воззрения, тем острее воспринималось предостережение не подставлять их без серьезного основания под критические нападки окружающих, подобно медной статуе на глиняных ногах. Никакое сколь угодно соблазнительное правдоподобие не защищено от ошибки. Даже если все части какой-то проблемы выглядят согласованными, подобно деталям игры по их сборке, следует помнить, что правдоподобие не есть истина, а истина не всегда правдоподобна. И наконец, вряд ли кому-то захочется оказаться в рядах схоластов или талмудистов, довольствующихся игрой собственного остроумия и безразличных к тому, насколько далекими от реальности окажутся их утверждения.

Несмотря на эти сомнения, которым сегодня так же трудно противиться, как и тогда, из столкновения моих мотивов последовало решение добавить к тому первому сообщению это продолжение. Однако снова сказано будет не все, даже не самая важная часть целого.

I

Итак, если все же предположить, что Моисей был египтянином, первым выигрышем станет новый, трудноразрешимый вопрос-загадка. Когда какой-то народ или племя[44] готовится совершить грандиозное деяние, не приходится ожидать ничего, кроме того, что один из сограждан или соплеменников возьмет на себя роль вождя или будет избран на эту роль. Сложно, однако, догадаться, чтó должно было подвигнуть знатного египтянина, а возможно, и принца, жреца, важного сановника возглавить толпу пришлых, культурно отсталых чужеземцев и вместе с ними покинуть свою страну. Известное пренебрежительное отношение египтян к чуждым им народностям делает событие крайне маловероятным. Более того, по этой причине даже историки, признававшие имя египетским и приписывавшие его обладателю знание всей мудрости Египта, не собирались допускать напрашивавшуюся возможность, что Моисей был египтянином.

Вскоре к этой первой трудности добавляется вторая. Нам не следует забывать, что Моисей был не только политическим вождем осевших в Египте евреев, но и их законодателем, наставником, он вынудил их пользоваться новой религией, еще и сегодня называемой по его имени Моисеевой. Но не трудно ли одному человеку учредить новую религию? А когда кто-то собирается повлиять на религию другого человека, то не будет ли проще всего обратить его в свою веру? Безусловно, еврейский народ не остался в Египте без какой-то формы религии, а если предлагающий ему новую Моисей был египтянином, то не следует исключать предположение, что эта другая, новая религия была египетской.

Но такой возможности кое-что противостоит, а именно факт крайнего противоречия между отсчитываемой от Моисея иудейской религией и религией египтян. Первая – величественно закаменевший монотеизм: существует только один бог, он единственный, всемогущий, недоступный; невыносим для человеческих глаз его облик, недопустимо создавать его изображения, произносить его имя. В египетской же религии – с трудом обозримое скопление божеств различной значимости и происхождения, несколько персонификаций природных сил, вроде земли, солнца и луны, а порой даже абстракции, подобные Маат (истина, справедливость), либо уроды, как карлик Бэс. Однако большинство из них – местные божества эпохи распада страны на множество отдельных территорий, звероподобные, словно они не прошли еще путь от древних тотемных животных, и плохо отделимые друг от друга, поскольку конкретные боги еще не выполняли специфические функции. Гимны в их честь говорили о каждом из них примерно одно и то же, несомненно, отождествляли их друг с другом способом, безнадежно запутывающим нас. Имена богов комбинировались друг с другом так, что одно становилось всего лишь эпитетом для другого. Скажем, в период расцвета «Нового царства» главного бога города Фивы называли Амон-Ра: в этом составном имени первая часть обозначает овцеголового городского бога, тогда как Ра – имя бога Солнца с головой сокола из города Она. Магические и обрядовые заклинания и амулеты доминировали в служении этим богам, да и в повседневной жизни египтян.

Некоторые из этих различий можно легко вывести из принципиальной противоположности строгого монотеизма и неограниченного политеизма. Другие явно вытекают из различия в духовном уровне, поскольку одна религия совсем недалеко ушла от своих примитивных состояний, другая же вознеслась к высотам утонченной абстракции. Этими двумя факторами можно объяснить воспринимаемое в этой связи впечатление, что противоречие между Моисеевой и египетской религиями, похоже, произвольно и намеренно заострено. Когда, например, одна запрещает строжайшим образом тот вид магии и колдовства, который в то же время самым пышным цветом процветает в другой. Или когда ненасытной склонности египтян (сегодняшние музеи многим обязаны ей) воплощать своих богов в глине, камне и бронзе противостоит категорический запрет хоть как-то изображать любое живое или воображаемое существо. Однако между двумя религиями есть и еще одно противоречие, не затронутое пока предпринятым нами объяснением. Никакой другой народ древности не сделал так много для отрицания смерти, не заботился так педантично о возможности существования в потустороннем мире, а соответственно, бог мертвых Осирис, властелин этого другого мира, был наиболее популярным и непререкаемым из всех египетских богов. Древнееврейская же религия, наоборот, полностью отвергала идею бессмертия, нигде и никогда не упоминала о продолжении существования после смерти. И это особенно примечательно, ведь гораздо позднее полученные сведения продемонстрировали, что вера в потустороннее бытие оказалась очень хорошо сочетаемой с монотеистической религией.

Допущение, что Моисей египтянин, как мы надеялись, проявит себя плодотворным и многое объясняющим в разных аспектах. Однако уже наш первый вывод из него, что новая религия, дарованная им евреям, была его собственной, египетской, рухнул из-за осознания различий и даже противоположности двух религий.

II

Один примечательный, но ставший только недавно известным и достойно оцененным факт из истории египетской религии открывает перед нами еще одну перспективу. Возможно, что дарованная Моисеем еврейскому народу религия была все же его собственной, одной из египетских, а не общеегипетской религией.

Во времена прославленной XVIII династии, при которой Египет впервые стал мировой державой, примерно в 1375 г. до н. э., на трон взошел молодой фараон, звавшийся сначала Аменхотепом IV, однако позднее изменившим имя, и не только свое. Этот властитель решил навязать египтянам новую религию, противоречившую их тысячелетним традициям, всем их устоявшимся жизненным привычкам. Она представляла собой строгий монотеизм, первую попытку, насколько нам известно, подобного рода в мировой истории, а вместе с верой в единого бога неизбежно рождалась и религиозная нетерпимость, бывшая до этого и долго еще остававшаяся после этого чуждой древнейшему миру. Однако правление Аменхотепа продолжалось всего семнадцать лет, совсем скоро