– Делла… Я еще в Катманду, но скоро вернусь. Как ты?

Аделаида, в конце своих размышлений твердо решившая не расстраивать и не беспокоить его, по крайней мере, по телефону, хотела сказать в ответ что-нибудь легкое, похвастаться, например, своими успехами в немецком – Alles, мол, ist in Ordnung. Но вместо этого, неожиданно для себя, сразу же и выпалила:

– Я беременна!

В шести тысячах километрах от нее Карл уронил трубку.

– Профессор! Что с вами?! То есть с тобой?! Черт, где-то же здесь был нашатырь!

Не найдя нашатырного спирта, Клаус подскочил к впавшему то ли в оцепенение, то ли просто в глубокую задумчивость профессору и схватил его за плечи.

Тот машинально отмахнулся – легкое, почти незаметное движение рукой, от которого тем не менее Клаус попятился и сел, разгромив хрупкий, инкрустированный мозаикой столик.

Вопреки опасениям товарища с Карлом ничего плохого не случилось.

Наоборот, впервые за последние несколько дней он почувствовал себя удивительно спокойным.

Это было спокойствие совершенно особого рода.

Подобное ощущение испытывает человек, который… который, ну, скажем, после затяжного полета в вертикальном направлении, навстречу стремительно разворачивающемуся ландшафту, вдруг почувствовал мощный рывок раскрывшегося за спиной парашюта.

Или человек, который после многочасового плавания по морю с обломком доски и по соседству с хищными треугольными плавниками неожиданно осознал, что его колени ударились о песок.

Или человек, который долго, очень долго брел впотьмах по незнакомому топкому болоту и внезапно увидел впереди свет от костра, людей, еду и средство от комаров.

Это было ощущение правильности происходящего.

Только теперь Карл понял до конца, о чем ему говорил старец.

Только теперь осознал – не только безупречно функционирующим, холодно-логичным, тренированным, отточенным рассудком, но и сердцем, и каждой клеточкой своего тела, – в чем для него заключается смысл.

Не обращая внимания на барахтающегося в обломках столика и изрыгающего проклятия Клауса, он поднял с пола телефонную трубку и сказал:

– Ты должна приехать ко мне как можно скорее.

* * *

Аделаида терпеливо ждала.

Вместе с ней, затаив дыхание, готовые в любой момент разродиться воплями радости или негодования, ждали и все ее внутренние голоса.

Мужчине, даже самому лучшему, самому благородному и умному, нужно время, чтобы переварить подобное известие, объяснила Аделаида голосам.

Подождем.

Не может же он молчать до бесконечности.

И они дождались.

Сначала в трубке послышались какие-то невнятные восклицания, грохот, треск, а потом и голос Карла, такой близкий, будто он находился рядом.

– Ты должна приехать ко мне как можно скорее.

– Почему – как можно скорее? – невинно поинтересовалась Аделаида.

– Потому что моя жена и сын должны быть рядом со мной, – ответил Карл. – Иначе я сам приеду и заберу тебя.

Аделаида, хотя клялась и божилась самой себе, что нисколько ничего не боится и ни капельки не сомневается в Карле, все же перевела дух.

– А почему ты думаешь, что будет сын? – улыбаясь, спросила она, перехватывая трубку левой рукой, а правой вытирая неизвестно откуда набежавшие слезы.

– Не знаю, – помедлив, произнес Карл. – Не могу объяснить почему.

Ох уж эти мужчины, все-то им нужно объяснять логически, нет, чтобы откровенно признаться: почувствовал… догадался…

Тут Аделаида не выдержала и вопреки своему решению рассказала ему… не о том, разумеется, что чуть было не сделала аборт, а о врачебных угрозах.

– Чушь, – коротко отозвался Карл, выслушав ее до конца.

– Да? Ты тоже так считаешь? А если все же…

– Это наш с тобой ребенок, – перебил ее Карл, – и неужели ты думаешь, что я не смогу… что мы с тобой не сможем сделать так, чтобы ему было хорошо?

– Да, – бормотала Аделаида, отбиваясь от снова вонзившей в нее зубы совести, – да, конечно, сможем…

Маловерная, как ты могла усомниться?

Из-за сомнений своих, из-за слабости и неверия, из-за недостатка любви, из-за пустого страха ты чуть было не стала убийцей.

И ты мнишь себя достойной стать его женой, ты, ничтожная, трусливая, глупая женщина?

Может быть, я и в самом деле такова, отвечала Аделаида своему разошедшемуся внутреннему судье, наверное, я глупа, труслива и недостойна. Но я все равно буду с ним. А он будет со мной.

Тут влюбленные почувствовали, что эмоций по телефону на сегодня уже достаточно, и перешли к делу.

Карл принялся диктовать Аделаиде инструкции, а та, схватив бумажную салфетку и заложенный в поваренную книгу завхоза карандаш, старательно их записывала.

– Да, Карл, я все поняла, – сказала она наконец. – В Петербурге… позвонить в швейцарское консульство по этому телефону… спросить господина Отто Шульца… назвать свое имя и сказать, что от тебя. Да, я смогу приехать в Питер не позднее чем через неделю. Нет, не нужно, мне есть у кого там остановиться… И денег на дорогу не надо. Не беспокойся, милый, я все сделаю!

Попрощавшись с Карлом, Аделаида открыла дверь из кухни в прихожую, где завхоз с чрезвычайно сосредоточенным видом изучала показания электрического счетчика, улыбнулась и предложила:

– Давайте, Катерина Алексевна, еще чайку попьем.

* * *

– Я женюсь, – сообщил Карл, положив трубку.

Клаус тут же перестал чертыхаться.

– Ты?! Не может быть! А на ком? На Озерной Даме или на Принцессе?

– На матери моего ребенка.

– Круто! То есть я хотел сказать… да… надо же! Хотел бы я ее увидеть!

– Твое желание сбудется, – пообещал Карл, протягивая ему руку и помогая встать. – Можешь считать себя приглашенным на свадьбу. Ты не порезался?

Клаус, стряхнув с себя осколки мозаики, помотал головой.

– Она, наверное, потрясающая женщина, – мечтательно произнес он. – Русская, да? Блондинка с голубыми глазами? Фотомодель? Самая красивая женщина России?

Карл пожал плечами и тихо, серьезно ответил:

– Она просто моя женщина.

И добавил к этому что-то совсем уж для Клауса непонятное:

– И ни ангелы неба, ни духи пучин…

Вечером следующего понедельника Леонид Сергеевич Шаховской стоял у окна своего кабинета в неврологическом отделении городской больницы и смотрел, как подсобный рабочий в парке подрезает не в меру разросшуюся сирень.