Рябинин видел, как на левом фланге, из садов, полетел курчавый след. Граната играла золотым огоньком. Коснулась танка, рассыпалась бенгальскими искрами. Отскочила в сторону и пошла прыгать по полю, пока не погасла в пшенице. Танк замер. Некоторое время стоял, а потом двинулся, отвернув в сторону, туда, откуда прилетела граната.

Две другие машины повернулись и пошли туда же, полыхая из пушек, сметая сады и хаты.

– Ты мне еще жопу покажешь! – Жила пританцовывал в окопе. Вел гранатометом. Остановил его, прильнув к прицелу, приоткрыл рот с белыми собачьими зубами. Пустил гранату. Она с шипеньем умчалась, выпуская кипящий хвост. Коснулась головного танка. Ушла внутрь, и оттуда шарахнул взрыв. Танк подпрыгнул. Замер, клюнул пушкой. Из люков и щелей сочился серый дым.

– Ети твою мать, брателло! Такой базар! К «мусорам» предъяву! – Жила хохотал, хлопал себя по бедрам, приплясывал, извергая бурлящую блатную бессмыслицу. – Мой танк! Не тронь!

Два другие танка развернулись и стали уходить. Пехота загрузилась в транспортеры, и те на большой скорости удалялись. А им вслед били автоматы, грохотали пулеметы. Рябинин всаживал в пылевое облако длинную очередь, ликовал, наливался счастливой силой. Ополченцы, торжествуя, палили в воздух.

Было тихо. Над белой измятой пшеницей светило солнце. Подбитый танк одиноко темнел, окруженный металлической дымкой.

– Молодец, Жила. Благодарю за службу. – Курок обнял Жилу, и тот молодцевато, слегка кривляясь, произнес:

– Служу Донбассу и рабочему классу!

Подошел начальник штаба и доложил:

– Один «двухсотый» и трое «трехсотых».

Рябинин видел, как двое ополченцев пронесли носилки. Под стеганым одеялом бугрилось тело, торчали грязные продранные кроссовки.

Остаток дня прошел спокойно, без выстрелов. Ополченцы на открытом воздухе варили еду. Дым был сладкий. На дрова шли стволы и сучья сломанных яблонь.

Под вечер, когда солнце начинало краснеть, снижаясь за селом, Жила подошел к Рябинину:

– Слышь, Рябина, айда к танку смотаемся.

– Зачем?

– Поглядим, кто танкисты. Через два дня не подойти. Вонять будут.

– А может, они живы. Дожидаются ночи, чтобы уйти. Мы подойдем, а они из пулемета.

– Дурило, от них лепешки остались. Я башню прожег и боекомплект сдетонировал. Их всех там внутри размазало. Пойдешь? В случае чего прикроешь.

– Ну, пойдем, – ответил Рябинин, глядя на танк, окруженный прозрачным чадом.

Они взвели автоматы и двинулись по пшенице к танку, Жила впереди, Рябинин сзади. Обходили воронки с жирной землей, готовые упасть в колосья, если из танка застучит пулемет.

Приблизились к неподвижной машине. Гусеницы провисли. В катках застряли колосья. Крышка люка была открыта, и над ней туманился воздух, словно из танка истекала таинственная жизнь. Пушка бессильно склонилась, а на башне, среди чешуи защитных брусков, виднелось оплавленное отверстие, сквозь которое в танк проник смертоносный огонь и уничтожил машину.

Жила прислушался, приложил ухо к броне. На лице его появилось чуткое опасливое выражение. Как у охотника, который приблизился к убитому зверю, но готов отскочить, если зверь очнется от смертельной раны.

– Тихо, ни звука, ни пука! – произнес Жила и вскочил на броню. Опустил в люк ствол автомата, следом просунул голову:

– Ну и дела, Рябина! Танкисты черножопые!

Рябинин, хватаясь за скобы, влез на танк. Броня была теплой, от нее исходил запах гари, от которого слегка жгло ноздри.

– Смотри, Рябина, какая хрень! – Жила изумленно, с восторженным лицом приглашал Рябинина заглянуть в люк, словно там находилось нечто чудесное. Рябинин осторожно заглянул.

Нутро танка было в рыжей окалине, с обрывками проводки, с огрызками металла. Среди ломаных уступов, на сиденье поместился танкист. Его шея казалась скрученной, как скручивают полотенце, выжимая воду. Грудь была расплющена, а живот жутко раздулся. Оторванная рука застряла среди обгорелых уступов. Другая рука, тоже оторванная, повисла в пустом рукаве. Танкист был черный. На черном маслянистом лице, выдавленные, голубели глазные яблоки. Пухлые губы раскрылись, и среди белых зубов виднелся красный язык. На оторванной руке блестел золотой перстень. На скрученной шее поблескивала золотая цепочка. На второй руке желтел браслет разбитых часов. В глубине танка, на кресле механика-водителя, виднелся второй чернокожий, помятый, раздавленный взрывом. Пахло парной плотью, горелым пластиком, пороховой вонью.

– Ну, что, Рябина, негров давно не видал? Давай из них шкуру сдерем и кошельков наделаем! – Жила хохотал, отодвинул от люка Рябинина и полез внутрь танка.

Рябинина отвращало зрелище изувеченных тел. Он был поражен тем, что среди украинской пшеницы, в подбитом танке находились негры, которых принес на эту войну неведомый вихрь, летающий по земле, собирающий для этой войны будущих мертвецов.

Он стоял на броне, и голова его кружилась от непонимания этого мира, в центре которого находился подбитый танк с мертвецами, и красное солнце безмолвно светило из космоса.

Жила возился в глубине танка, кряхтел и чертыхался. Рябинин заглянул в люк.

Жила держал оторванную руку с пепельно-серой ладонью и снимал с пальца перстень. Сунул в карман и стал совлекать с закрученной шеи золотую цепочку.

– Жила, ты что, охренел? Ты что, мерзавец, делаешь?

– Заткнись, сука! Мой танк! Я здесь бесплатно воюю! А это мне компенсация! На послевоенные годы!

Он ловко снял часы с золотым браслетом. Стал опускаться на сиденье механика, толкая ногой мертвеца.

Рябинин с отвращением спрыгнул на землю. Скоро из танка вылез Жила. Его лицо было злым, словно он ждал, что у него отнимут добычу. Они возвращались в село, и Рябинин испытывал гадливость к Жиле, к смердящему танку и к себе самому, участнику гадкого дела.

Ночью ему приснилась яблоня, застывшая в стеклянной синеве, корнями ввысь и кроной, обращенной к земле. Корни яблони питались хрустальной силой небес, а глянцевитая листва и чудесные плоды были обращены к Рябинину. И он тянул к ним свои обожающие руки.

Рябинина вызвали в штаб. Комбат Курок готовился идти по домам, раздавать продукты обездоленным селянам. В штабе ополченец Лавр, ведавший продовольствием, укладывал в мешок банки сгущенки, мясные консервы, буханки хлеба, пакеты с макаронами. Лавр был остронос, ироничен, с железистыми бачками и длинными едкими губами, на которых играла недоверчивая улыбка. Прежде он работал на шахте бухгалтером и в ополчении вел учет продовольствия и боеприпасов.

Комбат Курок в портупее с лакированной кобурой «стечкина» сидел на стуле под красным знаменем. На бархатном полотнище желтым шелком был вышит профиль Ленина и красовалась надпись: «За нашу советскую Родину!»