Глядит, а еще два танка, что параллельно перли на позиции нашей батареи, разворачиваются и уходят… Потом выяснилось, что в головном танке сидел командир ихнего танкового батальона… Перевязал меня Флюшкин, а вскоре и санинструктор подбежала… Смотрит на Флюшкина и спрашивает: «А чего это, товарищ боец, вы такой красный?..»

Вернулся следователь, подошел к Ипатьеву и спросил негромко:

– Вы еще долго будете, а то нам работать надо?

Ласкин кивнул Павлу из коридора и показал руками, что закончил работу.

– Мы уже все отсняли, – объяснил Павел следователю, – только вот с дедом договорим, а потом вы еще что-то скажете на камеру.

– Да я не мастер… Вы уж сами. Деда жаль безумно: соседи говорят, что он свои деньги дома хранил, не доверял банкам, говорил, что там мошенники… Так что и деньги, и награды все у него эти сволочи вытащили…

Старик подергал Павла за рукав.

– Так вот… Я продолжаю. Почему он красный был, да потому что всегда краснел при девушках. Мы его еще подначивали постоянно: «Флюшкин, а ты когда-нибудь бабу это самое?» – Старик хотел улыбнуться, но вместо этого смахнул слезу. – А потом уже на Зееловских высотах – это под Берлином, когда немцы на нас танки пустили, погиб он… Да-а! Вспомнил! Валюшкин его фамилия! И чего это я Флюшкиным его обозвал? До победы месяц, почитай, оставался, а его убили. Так я так плакал, рыдал, можно сказать. Ведь мы с ним с того боя на Курской дуге как братья вместе. Вот это горе было. Ты ведь, браток, не воевал, и не понять тебе. Тогда у всего народа общее горе было. А сейчас – тьфу! Подумаешь – деньги у меня сперли. Деньги – это бумажки. Главное, что Родина наша крепка, любое испытание выдержит – ни один враг ее не одолеет. И дружба есть. И любовь. Вот на этом наша сила и держится… А я об одном теперь жалею, что так и не съездил после этого в Берлин и не положил цветы на могилу Витьки Валюшкина. Хотя он в общей похоронен с другими хорошими ребятами. Но я бы всем им поклонился до земли. А теперь, говорят, туда не пускают. Теперь туда разве что на танке… А ты, товарищ журналист, дай мне честное партийное слово, что хоть на броне, хоть пехом, но придешь туда и положишь на могилу наших ребят букет ромашек с нашими колокольчиками и васильками…

На лестничной площадке к Ипатьеву подскочила немолодая женщина и схватила за рукав, надеясь удержать, если он задумает убежать от нее.

– Вы покажете Ивана Степановича?

– Разумеется, а для чего, по-вашему, мы сюда приехали?

– Покажите тогда, как он живет бедненько. Пенсию откладывает… То есть откладывал. Всем объяснял, что на большое дело копит, а на какое, не объяснял. Мы же все его подкармливали, потому что ему нельзя в магазин одному. Он не знает, что сколько стоит… У них с женой детей не было, на двадцатилетие Победы взяли мальчонку из детского дома. Потом в Афганистане он боевым вертолетом командовал, сгорел вместе со своей машиной на дне какого-то ущелья. Иван Степанович ждет его, говорит всем, что Витя скоро из плена вернется. Сколько осталось таких людей, как он! А вы по телевидению каких-то уродов показываете. Как они задницами крутят, и ведь все они – миллионеры и у всех особняки и лимузины, все у них хорошо, и даже Родину для этого защищать не надо. Потому что у них везде родина – там, где их по попке погладят и в трусы денежки засунут. А мы детям всем миром на лекарства собираем!

– Я все понимаю, – кивнул соседке Павел, – вечером смотрите и увидите Ивана Степановича.

Подошла кабина лифта, двери раздвинулись. Но заходить внутрь Павел не стал, решил спуститься по лестнице. На площадке между этажами возле окна курил немного помятый мужчина средних лет.

– О-о-о! – удивился мужчина, увидев перед собой телезвезду. – Какие люди! Покурить со мной не желаете?

– Угощайте, – сказал Ипатьев.

Затянулся дешевой сигаретой и закашлялся.

– Дым Отечества, – засмеялся помятый мужчина.

– Двадцать лет не курил, – объяснил Ипатьев.

Репортерская бригада влезла в свой микроавтобус. Павел подошел к ним и сказал, что в офис сейчас не поедет.

– И когда тебя ждать? – спросил Медведев.

– Через час, может, через два-три. Так что начинайте монтировать выпуск без меня. Только просьба одна – деда оставьте без купюр. Весь его рассказ про боевого товарища пусть будет в эфире. У нас хороших людей по телевизору очень редко показывают. Пусть Леночка обязательно скажет, что дедушке сейчас сто один год и никого у него нет, кроме соседей: жена давно умерла, своих детей Бог не дал, а приемный управлял подбитым в Афганистане вертолетом…

Глава девятая

– Что ты хочешь узнать? – спросил Карпенко, запуская Ипатьева в свой кабинет.

Павел дождался, когда бывший друг Звягинцева прикроет дверь, и ответил:

– Хочу узнать, что вы по поводу этого всего думаете?

– Этого всего? – удивился Карпенко. – Так в мире много чего происходит. Спросил бы сразу: причастен ли я к убийству своего бывшего друга Кольки Звягинцева?.. Тут один из Следственного комитета заскакивал и тоже интересовался. Ты-то, Паша, дураком не будь. Он пришел, ты пришел и спрашиваете: а не вы ли? И я сразу раскололся и явку с повинной мне оформляют. Следователя я послал, тебя пока не буду, а просто скажу, что Колька получил то, что заслужил. Это ты на все через розовые очки смотришь. Ты с ним дружил и даже в шахматы с ним играл, как мне говорили. Не знаю, насколько он сильный шахматист, но интриган еще тот. Я тебя еще на вашей свадьбе предупреждал, чтобы ты поосторожнее с ним. Если кто-то против него скажет что или сделает, раздавит того… То есть мог раздавить. Сейчас-то уже чего вспоминать.

Карпенко показал Павлу на кресло, предлагая опуститься в него.

– По бизнесу у него с кем-нибудь были конфликты? – продолжил Ипатьев.

– Были, разумеется. Со мной в первую очередь. Это же он у меня предприятие отжал. Сначала невесту увел, но ты в курсе. Потом и бизнес. Все же думали, что фирму создал Кузьмич, то есть Иван Кузьмич – Колькин тесть… Он действительно помог, не спорю: связями, заказами… Но деньги-то я добыл, я договаривался с банками, с инвесторами, технику брал в лизинг под честное слово. Банки поверили мне, а не Кольке Звягинцеву и не его тестю. Кузьмич был хороший человек, но любил за воротник заложить. Мечтал, чтобы