— Ир, я не предлагаю тебе уехать навсегда. Пока не навсегда. Хотя бы на несколько дней. Посмотришь, как я живу. Где работаю. Хочу, чтобы ты знала обо мне больше. Чтобы ничего не придумывала, а увидела своими глазами. Познакомлю тебя со своей командой.

— Серьёзно? — полезла она в шкаф, так аппетитно выставив филейную часть, что Вадим взялся за пряжку ремня (зря он её застегнул).

— Совершенно серьёзно, — подошёл он сзади.

— У-у-у, — она развернулась, держа в руках… чёрт его знает, какую-то небольшую коробку. — Они были разные: и он десантник, и она — не фонтан, — сказала она. — Что, и с другом познакомишь?

— С кем? — застыл Вадим.

— Ну с Другом, которая с большой буквы. Это тебе, — ткнула она ему в грудь чёрным глянцевым картоном.

— Откуда ты знаешь про Друга? — машинально взял Вадим, обернулся вслед.

— А это секрет? — Момент был упущен: Ирка натягивала халат.

— Не секрет, но… Ну, конечно! Макей! — выдохнул Вадим. — Это он тебе сказал?

— Земля слухами полнится. Может, уже откроешь?

— А, да, — потянул за крышку Вадим. — Это же…

49

— Да, это кулон. А точнее, подвеска. И я, конечно, понимаю, что ты их не носишь, но тогда положи на полку или повесь на зеркало и вспоминай меня иногда, глядя на неё.

— Почему я не ношу? Я буду носить. И вспоминать мне тебя не надо, я тебя не забываю, — улыбнулся Вадим, вынул из бархатного углубления подвеску. — Шлем?

— Не знаю, что это за шлем, — подошла Ирка. — Я пыталась разобраться во всех этих спартанских, гладиаторских и прочих центурионских сложностях, но поняла одно: шлем — это символ. Символ победы над врагами и жизненными невзгодами. Символ защиты и силы. Силы духа. Силы мысли. Это прям про тебя. Я желаю тебе побеждать и никогда не сдаваться.

Она взяла из его рук цепочку и надела на шею.

Это было так трогательно и так приятно, что у Вадима защипало глаза.

— Я буду стараться, — прижал он подарок к груди рукой. — Спасибо, ведьма моей души.

Ирка чмокнула его в щёку.

— У меня тоже есть для тебя подарок, — задержал её Вадим, уже выскальзывающую из его объятий. — Я, конечно, не столь оригинален, — выхватил он из сумки бледно-бирюзовую коробочку.

— М-м-м… браслет?

— Какое-то стерлинговое серебро.

— С сердечком? — тут же нацепила Ирка его на руку. — «Моя»? — прочитала надпись на сердечке. Тряхнула рукой. — Потрясающе!

— Можно пару шариков убрать, чтобы сел плотнее.

— Всё и так прекрасно, — подняла она руку. Браслет блеснул и скатился с запястья, звякнув круглыми серебряными бусинами. — «ВВ» — это твоя подпись?

— Угу, — смущённо потёр висок Вадим. Он выгравировал её точь-в-точь как расписывался.

— Моя. Подпись. Печать, — хмыкнула Ирка. Повисла на шее. — Спасибо. Мне очень нравится. Приезжай ещё.

— Люблю тебя. — Вадим вздохнул.

— И я тебя. Обидно да, когда с тобой встречаются, потому что любят, а не потому, что ты красивый и богатый, — улыбнулась она.

— Так что насчёт поездки в Москву? — шепнул Вадим.

— Я подумаю. Ты, кажется, куда-то собирался?

— Я ненадолго, — искренне пообещал он. И только в такси вспомнил, что она так и не ответила, что же собирался попросить у неё взамен отец.

Версию «подружиться с мачехой» он, конечно, отмёл, как неубедительную.

— Воскрес? — открыл дверь Макеев.

И тут же получил кулаком в лицо.

— Угу, воистину воскрес, — встряхнул Вадим руку.

— Ты что, дебил? — заверещал Лёха. — Ты мне нос сломал!

— Отлично. Значит, не будешь его совать куда не следует, — Воскресенский закрыл за собой дверь и лишний раз порадовался, что повесил в офисе боксёрскую грушу. Рука, конечно, гудела, но прямой удар он поставил: всем корпусом от бедра бил остро, быстро, коротко.

— Какая муха тебя укусила? — осторожно мял переносицу Макеев.

Нос ему Вадим, конечно, не сломал — ударил слабовато, но синяк будет, и хорошо бы отёк и фингалы под оба глаза.

— Тебе объяснить? — шагнул к нему Воскресенский. Тот отшатнулся. — Лёд приложи, — равнодушно ответил Воскресенский.

Он прохаживался по квартире, пока Лёха хлопал дверцей холодильника, шуршал льдом, заворачивал его в полотенце.

— А сейчас дошло? Или повторить? — спросил Вадим, когда с полотенцем на морде Макеев вернулся.

— Вадь, я ничего такого не хотел. Просто заехал за кофтой.

— Вижу, придётся повторить, — хрустнул кулаком Воскресенский.

— Ладно, ладно, прости, — выставил тот перед собой руку. — Не знаю, что на меня нашло. Думал, ты не вернёшься. И вообще, она для тебя так, пыль в глаза пустить — красивая баба-то.

— Она не так, Лёша, — угрожающе навис над ним Вадим. — Я за неё тебе не только нос сломаю, башку на хер оторву. Ты меня понял?

— Я понял! Понял, — болезненно скривился тот. — Не думал, что ты…

— Что я? — Воскресенский смерил Макеева взглядом.

— Ну, что у тебя с ней серьёзно. Что ты на неё западёшь. — Он снова скривился, но в этот раз презрительно. — Она же… — замялся Макеев. И правильно сделал.

Он, конечно, ждал, что Вадим спросит: «Что она?», поэтому недоговорил, но Вадим умышленно молчал, пауза затянулась, и Лёхе пришлось говорить самому.

— Я тут поузнавал про неё немного.

— Это с чего же ты вдруг кинулся что-то про неё узнавать? — усмехнулся Вадим.

— Ну… так, на всякий случай. Ты же мой друг.

— М-м-м… — многозначительно кивнул Вадим.

— Ты в курсе, что её отец сидит?

— Я не в курсе. И мне глубоко всё равно, что бы про неё ни говорили. Искренне жаль тебя, Лёха, если ты этого не понимаешь.

— Это ты не понимаешь, Вадь.

Он открыл было рот, но Воскресенский его перебил:

— Если ты сейчас скажешь про неё какую-нибудь гадость, клянусь, мало тебе не покажется, — потёр он руку. — Хочешь подраться, Макеев?

— Не очень, — перехватил тот полотенце и, поправив лёд, снова приложил к переносице. — Только потом не говори, что я тебя не