Гамаш улыбнулся. В его отделе работали несколько таких инспекторов и агентов. Они буквально прилипали к нему, объясняя тонкости дактилоскопии. Он не раз прятался от них в своем кабинете.

– А ваш секретарь брат Симон? Он пытался найти приора, а потом, отчаявшись, пошел, насколько я понимаю, на скотный двор.

– Да. Он обожает кур.

Гамаш посмотрел на настоятеля – не шутит ли тот, но настоятель был абсолютно серьезен.

Жан Ги оглядел сад. Громадный сад. Гораздо больше, чем сад настоятеля. На самом деле тут находился огород, и его главным урожаем было нечто вроде гигантских грибов.

Дюжина монахов в черных мантиях работала, стоя на коленях или согнувшись. На головах у них красовались большие экстравагантные соломенные шляпы. С широкими отвислыми полями. Надень такую шляпу один человек, он бы выглядел смешно, но в компании это казалось нормальным. Ненормальным здесь выглядел Бовуар с непокрытой головой.

Часть монахов-грибов подвязывала стебли к колышкам, направляла вьющиеся растения на решетках, пропалывала грядки, а другая часть собирала урожай в корзины.

Бовуар вспомнил свою бабушку, которая всю жизнь прожила на ферме. Невысокая, коренастая, она полжизни любила церковь, а вторые полжизни ее ненавидела. Когда Жан Ги приезжал к ней, они собирали зеленый горошек и потом лущили его, сидя на крылечке.

Теперь он понимал, что его бабушка, вероятно, все время проводила в трудах, но ему такое и в голову не приходило, когда он смотрел на нее. Вот так и эти монахи – возникало впечатление, что они все время работают, что труд их нередко тяжел, но трудятся они себе в удовольствие.

Бовуар поймал себя на том, что его почти завораживают их ритмичные движения. Вот они встают, наклоняются, опускаются на колени.

Это напомнило ему что-то. И тут он понял: если бы они еще и пели, это называлось бы мессой.

Не потому ли его бабушка любила огород? Не превратился ли ритуал труда в ее мессу: встать, поклониться, опуститься на колени? В ее веру? Не нашла ли она в огороде тот покой и утешение, которого искала в церкви?

Один из монахов заметил его и улыбнулся. Подозвал движением руки.

Обет молчания с них сняли, но они явно приняли его добровольно. Эти люди любили молчать. И Бовуар начал понимать почему.

Он подошел к монаху, и тот приподнял шляпу в старомодном приветствии. Бовуар встал рядом с ним на колени.

– Я ищу брата Антуана, – прошептал он.

Монах показал совком на дальнюю стену и продолжил работу.

Бовуар осторожно прошел между ровными грядками мимо монахов, занятых прополкой и сбором урожая, и оказался перед братом Антуаном. Тот полол в одиночестве.

Солист.

– Бедняга Матье, – сказал отец Филипп. – Почему он пришел сюда?

– Разве вы его не звали? Вы отправили брата Симона, чтобы он пригласил к вам приора.

– Да, после одиннадцатичасовой мессы. Не после службы первого часа. А он пришел на три часа раньше.

– Может, он просто недопонял?

– Вы не знали Матье. Он редко ошибался. И никогда не приходил раньше назначенного.

– А брат Симон не мог ошибиться и назвать ему неверное время?

Настоятель улыбнулся:

– В том, что касается времени, Симон ошибается еще реже. Он еще пунктуальнее.

– А вы, отец Филипп? Вы ошибаетесь?

– Постоянно. Это одна из привилегий моего поста.

Гамаш улыбнулся. Он знал об этой привилегии не понаслышке. Но потом он вспомнил, что брат Симон, хотя и заходил в кабинет приора, не нашел его. Так что поручение настоятеля осталось невыполненным.

Тогда зачем приор явился сюда, если не для встречи с настоятелем? С кем он здесь встречался?

Очевидно, с убийцей. Хотя так же очевидно, что приор не подозревал о том, как развернутся события. Так что же привело брата Матье в сад?

– Зачем вы собирались встречаться с приором?

– По делам монастыря.

– Тут я мог бы возразить, что у вас любые дела – дела монастыря, – сказал Гамаш. Они продолжали неспешную прогулку по саду. – Но я был бы признателен, если бы вы не тратили попусту мое время, вынуждая возражать вам. Насколько я понимаю, для обсуждения монастырских проблем вы с братом Матье встречались два раза в неделю. Вчерашняя встреча была внеплановой.

Гамаш говорил рассудительно, но твердо. Он устал от настоятеля, от монахов с их уклончивыми ответами. Это все напоминало копирование чужих невм. Вероятно, копировать проще, чем писать свои, но копирование не приближало их к цели. Если их целью была истина.

– Дело было такое важное, отец Филипп, что оно не могло подождать до следующей встречи?

Настоятель сделал еще несколько шагов в тишине, только подол его длинной черной мантии шуршал по траве и сухим листьям.

– Матье хотел поговорить о новой записи, – сказал он мрачно.

– Именно приор?

– Простите, не понял.

– Вы сказали, что Матье хотел поговорить о записи. Так кто просил о встрече: он или вы?

– Предложение исходило от него. А время назначил я. Нам нужно было договориться между собой до того, как братия в очередной раз соберется в тайном зале.

– Значит, вопрос о следующей записи вы еще не решили?

– Он его решил, а я – нет. Мы обсуждали это на собрании братии, но… – настоятель помедлил, подыскивая нужные слова, – окончательного решения не приняли.

– Не пришли к согласию?

Отец Филипп сделал несколько шагов и засунул руки в рукава. Это придало ему задумчивый вид, хотя на лице никакой задумчивости не было. Оно казалось пустым. Осеннее лицо, после того как опали все листья.

– Я ведь могу спросить и у других, – сказал старший инспектор.

– Подозреваю, что уже спросили. – Настоятель набрал полную грудь воздуха и выдохнул туманное облачко в прохладу раннего утра. – Как и в большинстве случаев, кто-то голосовал за, кто-то – против.

– Вы говорите так, словно это был один из обычных вопросов для обсуждения. Но ведь все обстояло иначе, верно?

Гамаш был настойчив, хотя и говорил мягким тоном. Он не хотел, чтобы настоятель ушел в оборону. Во всяком случае, еще больше, чем теперь. Гамаш видел перед собой настороженного человека. Но что вызвало его настороженность?

Старший инспектор твердо решил выяснить это.

– Запись изменяла монастырь, не так ли? – продолжал он гнуть свое.

Настоятель остановился, посмотрел на лес за стеной и на единственное великолепное дерево в полном осеннем цвете. Оно сияло в лучах солнца тем ярче, что вокруг него росли темные хвойные. Живой витраж. Определенно великолепнее, чем можно увидеть в великих соборах.