…Проволока, колючая проволока там была вместо забора на этот раз.

Они перебежали через дорогу и молча пошли вдоль парковой ограды. Начинать разговор, чтобы поссориться, не хотелось, но было понятно, что любая фраза, сказанная одним из них, выльется в склоку. Точнее, она станет наскакивать и упрекать, а он вяло огрызаться. Два человека, связанные взаимными обязательствами, живущие под одной крышей уже много лет и вот теперь идущие рядом по широкому тротуару, стараясь не соприкасаться, могли они хоть немного помолчать?! Но проблемы, проблемы, они никуда не деваются, даже если не говорить о них. «А ведь такой прекрасный вечер мог быть», – думала Вера. Антон, судя по всему, думал о том же.

– Мам, ну можно, я пойду? – Но она молчала.

– Мам?

– Ну мне шесть билетов осталось к понедельнику, три завтра, три в субботу. А потом еще неделя на химию. Я успею, чего ты.

Господи, как же неохота отвечать. Раскрывать рот и противным голосом, от которого самой тошно, повторять то, что говорено-переговорено. Вот как, как получилось, что он, такой способный (в полтора года уже чисто говорил, в четыре с половиной читать начал), такой ласковый, вырос в тупого и жестокого осла?! То есть еще десять дней назад она думала, что у нее умненький и любящий мальчик, – пока не встретила Нину Сергеевну в магазине. Они поздоровались и хором спросили «Как Антоша?»:

– С учебой нет проблем?

– Скоро в школу-то выпишут? Экзамены на носу.

Вера пришла домой совсем белая. Два месяца, два (!) он не показывался на уроках, а Женька, дружочек верный, приносил классной жалостные истории про коклюш, который будто бы срубил Антошу в начале апреля. Ее колотило не от злости, а от страха. Где он проводил пять дней в неделю с восьми утра? С кем? Она ворвалась в дом и, не разуваясь, ударилась всем телом о дверь его комнаты. Запертую, как всегда, в последние пять лет. Мальчик уроки делает, как же, мешать нельзя. Она пнула дверь мягким носком кроссовки и, сдерживаясь, сказала: «Открой». На минуту повисла тишина, и Вера испугалась, что он не откроет, попробует отсидеться или вообще что-нибудь там с собой сделает от трусости – из окна выпрыгнет, что ли. Но Антон открыл и спокойно сказал: «Привет, ты че?»

– Антоша, ты где был сегодня? Где ты был?

– Как всегда, в школе.

– Руки покажи, Антоша! – Он протянул вперед ладони, как раньше, когда она спрашивала «ручки мыл?». – Под рубашкой!

Она сама задрала его рукава и со страхом взглянула на белую чистую кожу. Ни дырок, ни синяков.

– Ты чего?!

– Я видела Нину Сергеевну. Так, не ври мне. Где ты был?

– В школе.

Она размахнулась и попыталась ударить его по морде, по лживым губам, по невинно округленным для убедительности глазам. По лицу человека, которому она верила, как себе, потому что он и был ее частью – лучшей, любимой, самой драгоценной частью жизни. Оправданием существования, надеждой. И вот эта «надежда» оказалась гнилой, жалкой, подлой, трусливой. Он закрылся локтем, шарахнулся, ее рука слабо шлепнула и упала.

– Ссссволочь, где ты был? Почему?!

В конце концов вытянула из него: на каникулах познакомился с девочкой на два года старше, она работала в кафе официанткой и училась на вечернем. И он каждое утро приходил к ней, вместе ехали на работу и были там до пяти. Потом она отправлялась в институт, а он домой. Говорит, помогал ей там. Хозяин сначала не возражал – лишняя рабочая сила, да бесплатно, кто ж против будет.

Вера не сразу поверила в эту историю, тем более он отказывался назвать кафе, боялся, что девушку уволят. Которая, кстати, выгнала его три дня назад, то ли совесть замучила, то ли нашла кого поинтереснее. Вера просто отняла у сына телефон, по истории звонков вычислила эту самую Свету, Лисичку, и устроила допрос с пристрастием. Света встречаться отказалась, но информацию подтвердила – маленький дурак действительно проторчал около нее два месяца, смертельно надоев и ей, и хозяину. Веру привела в ярость последняя фраза: «К тому же он мешал мне учиться». Тварь. Вот как он теперь сдаст выпускные? А вступительные? В армию собрался?

– Ты в армию собрался? – кричала она тогда. – Сдохнуть решил? Чем вообще ты думал, козел?

Антон не отвечал. В апреле он решил разрулить ситуацию самостоятельно, просчитал все – и выпускные, и техникум, в который мог поступить с закрытыми глазами, а потом перейти в Светкин институт… Не просчитал только Нину Сергеевну да то, что Лисичка его пошлет. А потом уже не важно стало, хоть бы и в армию… У него и раньше были девчонки, но Лисичка прокралась в его жизнь и сделала что-то такое, от чего школа, институт, мамины вопли ушли на второй план, а осталась только одна сияющая радость. И одно черное горе, потом, когда она сказала: «Никогда не приходи больше».

Веру душила обида. Почему он с ней не поделился? Она бы поняла. Всегда думала, что они самые родные друг другу люди, что он ей доверяет, и сама ему доверяла, дура. Ну а как жить и каждый шаг контролировать? Где был, что делал, с кем разговаривал. Видимо, так и надо.

Когда развелись с Антошкиным отцом, Вера не сомневалась, что сможет одна воспитать ребенка, уверенная в собственной деликатности и здравомыслии. Тем более бывший муж от общения не устранялся, виделся с сыном раз в неделю, и эта беда (ведь именно беда, не шуточки) оказалась для него такой же неожиданностью. Вера с тоской гадала, когда же ее мальчик надломился, превратился в лживую сволочь, способную изо дня в день обманывать, глядя в глаза, рассказывать о делах в школе, показывать дневник… Черт, как же над ней, наверное, смеялись эти холуи в кафе, когда он просил расписаться за учительницу. Вера растравляла боль, расспрашивая подробности сначала спокойно, почти весело: «а трояк по биологии тебе кто ж нарисовал? Лисичка твоя? Матчасть не выучил?», но неизменно срывалась на крик, а потом плакала. Потому что, кроме обиды, ее опустошило страшное разочарование: сын был единственным после ее папы человеком, которого она любила и в чьей любви не сомневалась. Верила. Теперь оказалось, что все зря, – они чужие, у него ни мозгов, ни сердца, ни будущего нет.

Тем не менее нужно было жить. В армию ему нельзя, значит, надо в институт. Вера исхитрилась в три дня найти репетитора, который за дикие деньги взялся подтянуть парня по математике и физике, встретилась с бывшим и выбила у него обещание заплатить за первый курс, если балбес провалится на бюджетном. Теперь бы выдохнуть, но изнутри разъедала горечь. А сын вел себя так, будто ничего не случилось. Она водила его в школу, встречала после уроков, везла к репетитору, а потом домой – а он брел рядом с кислой миной, делал вид, что это все исключительно ее дикие капризы, и просился ненадолго погулять. Видно, овцу свою хотел повидать. В общем, дурака даже жалко, но пока не поступит, ни о какой свободе речи не шло. Вера даже запретила ему запираться в комнате, чтобы всегда можно было войти и проверить, что он там делает, – учебник читает или опять в наушниках сидит, музыку слушает. Вкус у него неплохой – «Queen» любит, например, не попсу какую… Да он вообще неплохой, начитанный, добрый мальчик… казалось бы. Казалось, да. Такое ощущение, что вся картина мира, выстроенная за последние семнадцать лет, всего лишь показалась ей. Она взяла отпуск, который запланировала на август, после вступительных. Собиралась в качестве подарка свозить Антона во Францию, откладывала деньги. А теперь все пошло на частные уроки и взятку классной, которая неохотно согласилась закрыть глаза на пропуски, но после дорогого презента обещала даже помочь на экзаменах.