— Это не то же самое, что отдать им его самого.

— Можно весь вечер об этом спорить, и к согласию мы не придем. Это тем более бесполезно, пока не удастся еще раз поговорить с магистратом. Я вот не почувствовал в ней горячего желания устроить нам встречу.

— Мы же Линия, — напомнила я. — Первый раз просим вежливо, а если не получаем, то берем силой. Так мы поступали, поступаем и должны поступать впредь.

— Должны терроризировать тех, кто слабее?

— Наша долгая история дает такое право. — Я слушала себя и морщилась. Сама ведь ненавижу, когда другие шаттерлинги предлагают использовать силу там, где не помогает дипломатия. Ненавижу, когда собираются терроризировать слабых, как выразился Лихнис. Только ведь это ради Геспера. Пусть никто не мешает его восстановлению.

— Вот начинается! — шепнул мой возлюбленный.

— Что начинается?

— Музыка. Песня дюн.

Лишь теперь я уловила гул, хотя он, наверное, нарастал уже несколько минут и наконец достиг порога слышимости. Лихнис не ошибся: большинство участников встречи ушли в башню, а оставшиеся на площадке, совсем небольшая группа, молчали. Звук казался мне потусторонним — низкий, скорбный, он менял тональность, как заунывная сирена.

— Это ветер? — пролепетала я, не решаясь повысить голос.

— Нет, не ветер. В штиль слышно еще лучше.

— Ты же здесь не бывал.

— Здесь — нет, зато бывал на других планетах с дюнами. Ты тоже бывала, но, верно, не в то время. Как ни крути, в мире еще много неизведанного. Ради этого и стоит жить.

— Если шумит не ветер…

— Суть та же, что в лавинах, — с благоговением зашептал Лихнис. — Осыпается подкорковый слой дюны. Правильное название такого рельефа — барханы, или волнообразные дюны, и они могут петь. Осыпающиеся песчинки резонируют с внешним слоем, который начинает вибрировать, как кожа большого барабана. Вибрация передается осыпающимся песчинкам, они синхронизируются. Внешний слой вибрирует сильнее и возбуждает прилегающие воздушные массы. Получается такая вот музыка, — объяснил он и, немного помолчав, добавил: — Здорово, правда?

— Здорово и страшно.

— Как и все лучшее на свете. — Лихнис снова затих, а потом сказал: — Я сейчас разговаривал с Минуарцией.

— Ты всегда к ней неровно дышал.

— Смотреть я смотрел, а руками не трогал. Суть в том, что я задумался над ее словами. У нас сейчас столько забот: Геспер, другие роботы, Синюшка, остальные пленные, неведомый враг, который может найти нас снова, — уймища, хватит на целую жизнь, даже по меркам Линии. Но главное — мы еще живы. У нас есть друзья, кров, и этим бархатным вечером дюны Невмы поют для нас. Это не просто песок, а осколки мегаустройств Кормильцев, наследие сгинувшей суперцивилизации. Нам поют останки мертвых, которые мнили себя богами, пусть даже галактика их едва заметила. Ну, что теперь скажешь?

— Что живу слишком долго.

Шаттерлинги нашей Линии завтракали отдельно, на террасе под самым куполом-луковицей. Половину ее защищала крыша, половина оставалась открытой. Жизнь в Имире так и кипела — имирийцы, корабли, беспилотники сновали туда-сюда с головокружительной скоростью. Вдоль мостов и воздушных променадов развевались пестрые флаги. Прохладный воздух бодрил, и я чувствовала, что хорошо выспалась ночью. Несколько циклов назад вращение Невмы подогнали под стандарты Линии, приближалось весеннее равноденствие, поэтому можно было насладиться почти двенадцатью часами непрерывной темноты.

Мы с Лихнисом пришли на завтрак вместе. Для нашей Линии накрыли квадратный стол, с каждой стороны которого поместились бы человек двенадцать-пятнадцать. В центре стола стоял объемный дисплеер с вращающейся галактикой. Держась за руки, мы обескураженно смотрели на присутствующих: все места, кроме двух на противоположных сторонах стола, были заняты.

— Я пересяду, — предложила Бартсия. Она сидела рядом со свободным местом и тут же подобрала подол длинного платья, чтобы встать.

— Зачем это? — весело спросил Клевер. — Думаю, Лихнису и Портулак все равно, где сидеть, как любому из нас. Или я что-то пропустил?

— Ничего страшного, Бартсия, обойдемся, — проговорила я. — А за предложение спасибо.

В итоге я села рядом с ней, а Лихнис — между Пасленом и Ворсянкой.

Чистец, оказавшийся на одинаковом расстоянии от нас, поднял бокал апельсинового сока.

— Как спалось, шаттерлинги? — спросил он, смакуя напиток. — Вас хорошо устроили?

— Не жалуемся, — ответил Лихнис.

Каждому из нас отвели в башне по целому этажу, разделенному на комнаты с панорамными окнами, высокими потолками и закругленными, как в пещере, стенами.

— Ты считаешь, что вправе говорить за Портулак? — с преувеличенной вежливостью поинтересовался Чистец.

— Лихнису известны мои вкусы, — сказала я. — И он вправе говорить от моего имени. Мы любовники. Все вы это знаете или хотя бы подозреваете, так зачем притворяться?

— В этот трудный для Линии час могли бы хоть изобразить верность традициям, — процедил Чистец.

— А ты никогда не трахал других шаттерлингов? — подначила я.

— Портулак, пожалуйста, мы же завтракаем!

— Чистец, ты разговор завел, а не я.

— Сделаем им поблажку, ладно? — Аконит примирительно поднял руку. — Даже если мы не одобряем их отношения, Линия в долгу перед Лихнисом и Портулак.

Чистец недовольно взглянул на Аконита, но промолчал.

— Хотите осудить нас — валяйте! — дерзко сказал Лихнис, взял краюшку и как ни в чем не бывало отломил от нее кусок. Он держался так уверенно, что меня едва не захлестнула бесстыдная гордость. — Но по-моему, отсутствием здравого смысла никто из вас не страдает. Да, мы нарушили правила, только сейчас правила эти нужны как прошлогодний снег. Привычной всем нам Линии Горечавки конец. Может, мы и возродим что-то из руин, но к чему лукавить — новая Линия будет мало похожа на ту, что шесть миллионов лет назад создала Абигейл.

— Законы Линии все еще в силе, — миролюбиво напомнил Калган, — но я понял, о чем ты. Лихнис и Портулак не единственные шаттерлинги, состоящие в любовной связи. Может, они и зашли дальше многих, только нарушителей всегда хватало.

— За этим столом других нарушителей нет, — заявил Чистец.

Калган почесал металлическое веко искусственного глаза, напоминавшего приклеенную к лицу бляху с красным самоцветом посредине.

— Может, и нет. Только настало время простить старые грехи. Ну что плохого в том, чтобы переспать с друзьями?

— Абигейл этого не хотела, — уперся Чистец. — Невинные перепихоны во время Тысячи Ночей — это одно, равно как и нечастые оргии, а сожительство — совсем другое. Мы не влюбляемся, не заводим детей, не живем потом «долго и счастливо». Абигейл создала нас не для этого.