И она продолжила. И говорила, говорила, выплескивая весь накопившийся страх и стыд, что мучил ее все наполненные заботой о детях дни и бесконечные, полные раздумий, ночи. Рассказывала о постыдном договоре, на который ее толкнуло отчаяние, об ужасе, что колдун назвал Охотником, и о песне, которую пела замерзающими от холода и страха губами, не зная, чего боится больше: что черный колдун погибнет — и Охота вернется за ней, или что он спасется — и ей придется отдать нерожденное еще дитя.

— Разве ты не хочешь избавиться от ребенка, зачатого колдуном и нечестивцем Бринаром? — негромко и словно равнодушно спросил ее отец Арсений, не отрывая, впрочем, от Женевьевы внимательного взгляда.

— Как я могу, светлый отец? — растерянно удивилась Женевьева. — Ведь это невинное дитя, непричастное к делам своего отца. Да поможет мне Свет, я… уже люблю этого ребенка.

Она опустила глаза, стыдясь своего признания. Наверное, и правда, нельзя любить отродье колдуна. Но ведь это ребенок. Теплый комочек, живущий у нее во чреве под сердцем. И, кажется, уже занявший в сердце то же место, что и другие ее дети.

— Я слышу, как он шевелится, — призналась она, снова поднимая глаза на инквизитора, чей взгляд явно смягчился. — Да простит меня Свет, но мне легче было бы отдать душу, чем этого малыша. Ведь он совсем беззащитен, отец мой…

— Разве? — все так же негромко и тяжело уронил инквизитор. — Как и ты, он под защитой Церкви, дочь моя. Ничего не бойся, дитя. Твое раскаяние так же чисто, как твои слезы… Разумеется, ребенок останется с тобой.

— А как же клятва, светлый отец? — прошептала Женевьева, мучительно прислушиваясь к голосам из другой комнаты, дверь в которую прикрыли, когда она начала рассказывать о случившемся в проклятую ночь. — Я дала клятву. Он… обещал погубить Энни с Эреком.

— Успокойся, дитя, — снисходительно улыбнулся отец Арсений, гладя ее по голове, как маленькую девочку. — Клятва, данная под принуждением, недействительна. Силой и благодатью матери нашей, Церкви, я разрешаю тебя от нее. Ничего не бойся. Ты поедешь со мной в монастырь инквизиториума, там наш целитель присмотрит за тобой. А когда придет срок и ребенок появится на свет, вся сила Церкви станет на вашу защиту…

— Благодарю… О, благодарю…

Женевьева запнулась, но все же спросила не о том, что боялась услышать:

— А Эрек… ведь он действительно…

— Убил барона? — подсказал ей отец Арсений. — Что ж, это деяние, само по себе не похвальное, можно понять… Я назначу ему епитимию. Думаю, чтение и заучивание Книги Истины искупит грех. И работы в монастырском саду и на конюшне, пожалуй. Юноше благородного происхождения это послужит во смирение гордыни. Больше ты ничего не хочешь спросить, дитя моё?

Он смотрел на нее с такой понимающей улыбкой, видя ее насквозь, и Женевьева покраснела, прижав к загоревшимся щекам ладони и опустив взгляд: ей часто говорили, что глаза у нее бесстыжие, слишком смелые для порядочной женщины.

— Что… что будет со мной, светлый отец? — вымолвила она, наконец, с немалым трудом.

Молчание длилось долго. Боясь посмотреть в лицо инквизитору, Женевьева ждала, изнемогая от страха и надежды, пока, наконец, сверху не прозвучало:

— Покаяние, дочь моя. Покаяние, неустанные молитвы и служение Свету Истинному, милосердному в справедливости своей и справедливому в милосердии. До конца дней твоих я назначаю тебе за грех договора с Нечистым, совершенный от страха и в отчаянии, читать семь раз молитву о благодати на рассвете и трижды — молитву об искуплении грехов в полдень. Каждый день, без изъятия. Разве что ты будешь сильно больна и не сможешь прочесть молитву вслух… Тогда прочти ее за пропущенные дни потом, когда выздоровеешь. Подавай щедрую милостыню каждый год в день своего греха, жертвуя деньгами или служением ближнему — как сможешь. Также вышей покров на алтарь с той сценой из Книги Истины, что укажет тебе священник, и укрась в меру своего достатка: без скупости, но и не отрывая необходимого от детей. Поняла ли ты, Женевьева?

— Да, — выдохнула Женевьева радостно. — И это… все?

— Все, — улыбнулся инквизитор. — Церковь не карает заблудших чад, что искренне хотят вернуться в лоно ее. Разве ты наказала бы своих малышей за проступок, совершенный от страха? Благодари Свет, дитя мое, что раскаяние твое истинно и своевременно.

— Не устану благодарить…

Женевьева склонилась к протянутой ей руке вставшего инквизитора, поцеловала ее благоговейно и преданно. В памяти мелькнули жуткие черные глаза незнакомца, чье имя она так и не узнала и — видит Свет! — желала никогда не узнать. Рядом были Эрек и Энни, отец Арсений даровал ей прощение, а под сердцем снова шевельнулся ребенок. Шевельнулся тревожно и сильно, но Женевьева вдохнула поглубже, положила руку на чрево и переждала резкий приступ боли, прежде чем осторожно спустить ноги с кровати, пройти несколько шагов — тяжелых от боли в распухших ногах — и открыть дверь в комнату, где ждали ее дети.

где-то на востоке Арморики

25 число месяца ундецимуса, 1218 год от Пришествия Света Истинного

— Три принца вечером в саду

Играли в мяч, да на беду

К ним вышла Эллейн, их сестра…

Склонившись над ретортой, он легкими движениями ладоней управляет огнем. Послушное пламя лижет стекло то сильнее, то слабее, а он мурлычет сосредоточенно, не обращая внимания ни на что, кроме бурления зеленоватой жидкости в реторте.

— Лови! — ей крикнул младший принц,

Но мяч за церковь улетел.

За ним бежит принцесса вслед:

Проходит час — принцессы нет…

Он часто напевает за работой, и тогда надо сидеть тише мыши рядом с голодной кошкой, чтобы, упаси Темный, не помешать. Впрочем, я и так стараюсь не торчать перед глазами лишний раз, только получается плохо: Керен смотрит на меня, когда ему нужно. А вот видит, кажется, всегда.

В реторте клубится мутная взвесь, зато в другой колбе, куда через стеклянный змеевик уходил драгоценный пар, на донышке собралось несколько прозрачных капель с едва уловимым зеленоватым оттенком. Зачем он показывает мне это? Все равно я так не смогу. Мне со своим даром даже подходить ближе пары шагов нельзя, чтоб эманации смерти не испортили зелье. Как-то я спросил. Он просто пожал плечами и терпеливо повторил в очередной раз, что лишних знаний не бывает. Вдруг, мол, пригодится? Я еще не знаю, что да — пригодится. Когда через несколько лет встречу Ури и начну его учить основам...

И вот тут я понимаю, что сплю. Ведь откуда мне знать про Ури — сейчас? И что это — сейчас? Где оно? Когда? Тихонько звякает стекло колбы — и я вспоминаю. Убежище Керена, тысяча двести четырнадцатый год от пришествия Света Истинного, мне же — двадцать три. И я здесь восьмой год.

Вот теперь помню все, что будет дальше, и от обреченности становится тошно. Он снимает реторту с огня и затыкает горлышко пробкой. Значит, даже пары ядовитые… Отправляет змеевик в котел с горячей водой: это моя работа — отмывать все после его экспериментов. Поворачивается ко мне: