– Честно говоря, профессор, мне пора возвращаться…

– Бросьте, инспектор! – воскликнул Дональд Девлин. – Нельзя же побывать в музее Хирургического общества и не осмотреть наш Зал Ужасов.

Смотрительница провела их через пару дверей, которые она уже успела запереть, после чего они спустились в цоколь здания. В коридорах, увешанных портретами медицинских светил, царила торжественная тишина, и Девлин показал Ребусу двери научной библиотеки. В конце концов коридоры вывели их в вымощенный мрамором круглый холл. Здесь профессор остановился.

– Там состоится прием, – сообщил он и поднял палец, показывая куда-то наверх. – Профессора, доктора наук и прочие заслуженные люди, разодетые в пух и прах, будут пить виски и жевать резиновых цыплят в каком-то фантастическом соусе.

Ребус поднял голову и увидал над собой прозрачный стеклянный купол. Высоко поднятый первый этаж был огражден по всему кругу резными мраморными перилами, за которыми маячила какая-то дверь.

– И чему посвящен сегодняшний прием? – спросил он.

– Вот уж поистине это одному Богу известно! – вздохнул Девлин. – Каждый раз, когда мне присылают приглашение, я отправляю чек на энную сумму и ни о чем не спрашиваю.

– Билл Гейтс и Керт тоже приедут?

– Скорее всего – да. Сэнди Гейтс, знаете ли, большой любитель плотно покушать.

Ребус бросил взгляд на широкие входные двери. Обычно он видел их только снаружи, когда ехал или шел мимо по Николсон-стрит. Теперь он смотрел на них, так сказать, с изнанки, но и отсюда они выглядели достаточно внушительно. Насколько Ребус помнил, он никогда не видел их открытыми; так он и сказал своему добровольному экскурсоводу.

– Сегодня вечером они откроются, – пообещал профессор. – Гости войдут через них и поднимутся по этой лестнице. Идите за мной, инспектор…

Они преодолели еще несколько коридоров и поднялись по какой-то лесенке.

– Надеюсь, здесь не заперто, – пробормотал Девлин, когда они приблизились еще к одним широким двойным дверям. – Участники приемов любят пройтись после еды. Большинство из них отправляются сюда. – С этими словами он нажал на ручку двери.

Профессор оказался прав. Дверь отворилась, и они вошли в просторный выставочный зал.

– Это наш Зал Ужасов, – сказал Девлин, обводя помещение рукой.

– Я слышал о нем, – кивнул Ребус. – Но бывать не приходилось.

– Широкой публике вход сюда закрыт, – объяснил Девлин. – Я, правда, не могу сказать почему. Хирургический колледж мог бы неплохо зарабатывать, если бы пускал сюда туристов.

Официально зал именовался Кунсткамерой и, на взгляд Ребуса, на Зал Ужасов все-таки не тянул. Основными его экспонатами были старинные хирургические инструменты, кроме того, здесь были человеческие кости, разрозненные члены и внутренние органы, плавающие в мутных растворах.

По изящной винтовой лестнице они поднялись на узкую галерею, которая была сплошь заставлена банками с подобными экспонатами.

– Жаль мне того беднягу, которому приходится добавлять формалин в эти сосуды, – проговорил профессор, слегка запыхавшись после подъема.

Ребус наклонился к стоявшему поблизости высокому стеклянному цилиндру. Из-за стекла на него смотрело лицо младенца, но какой-то неправильной формы. Потом он понял, что голова младенца венчает сразу два крохотных тельца. Это были сиамские близнецы, сросшиеся таким образом, что половинки их лиц слились в одно. Ребус, навидавшийся всякого за время службы в полиции, застыл в мрачном изумлении. Но впереди его ждали не меньшие диковины: целый ряд эмбрионов-уродцев. А еще картины (главным образом – девятнадцатого века), на которых были изображены солдаты, с развороченными ядром или взрывом телами.

– А вот мой любимец, – сказал Девлин, показывая на портрет чуть заметно улыбавшегося молодого человека. Это было единственное, на чем здесь мог бы отдохнуть глаз.

Ребус прочел подпись под картиной: «Доктор Кеннетт Ловелл. Февраль 1829 года».

– Ловелл был одним из анатомов, которым поручили произвести посмертное вскрытие Уильяма Бёрка, – пояснил профессор. – Весьма вероятно, что он же был врачом, который констатировал смерть Бёрка после повешения. Месяц спустя Ловелл начал позировать для этого портрета.

– Доктор Ловелл производит впечатление человека весьма довольного своей жизнью и карьерой, – заметил Ребус.

Глаза профессора засверкали.

– Почему бы нет, позвольте вас спросить? Ведь он действительно многого достиг. Кроме всего прочего, он был прекрасным мастером-краснодеревщиком, как Уильям Броуди, о котором вы, вероятно, слышали.

– Джентльмен при свете дня и грабитель под покровом ночи, – вспомнил Ребус.

– Существует предположение, что именно он послужил прообразом стивенсоновских Джекилла и Хайда. Во всяком случае, когда Стивенсон был маленьким, в его спальне стоял гардероб работы Броуди.

Ребус продолжал внимательно изучать портрет Ловелла, его глубокие черные глаза, подбородок с ямочкой, густые темные локоны. Он был уверен, что художник польстил оригиналу, убрав кое-какие морщины и излишки плоти. Однако в любом случае Ловелл был весьма и весьма привлекательным мужчиной.

– Интересная связь вырисовывается с дочкой Бальфуров, – сказал, отдышавшись, профессор, и Ребус, невольно вздрогнув от удивления, повернулся к нему, но Девлин смотрел только на портрет.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ребус.

– Ящички со склона Артурова Трона, – ответил тот. – Любопытно, что пресса снова о них вспомнила в связи с этим исчезновением… – Девлин посмотрел на Ребуса. – По одной из теорий, это символическое захоронение жертв Бёрка и Хейра…

– Да.

– А новый ящичек, похоже, олицетворяет символическое захоронение юной Филиппы.

Ребус снова перевел взгляд на портрет.

– Так вы говорите – мистер Ловелл работал с деревом?

– Вы видели стол в моей столовой? – вопросом на вопрос ответил Девлин. – Его сделал он, Ловелл.

– Поэтому вы его купили?

– Для меня этот стол – свидетель становления современной хирургии как науки, а история хирургии – это история Эдинбурга. – Девлин засопел, потом вздохнул. – Честно говоря, я очень скучаю по своей работе, инспектор.

– Я бы по вашей, наверное, не скучал.

Отвернувшись от портрета, они не спеша двинулись к выходу.

– В каком-то смысле я чувствовал себя избранным. Извлекать наружу то, что сокрыто в этой животной оболочке… Дух захватывает! – Словно в подтверждение своих слов, Дональд Девлин ударил себя кулаком в грудь.

Ребус от комментариев воздержался. Для него тело всегда было просто телом, и не более чем телом. К моменту смерти то неуловимое и чудесное, что заставляло его жить, исчезало – оставался просто труп. Он чуть не сказал это вслух, но сдержался, понимая, что не ему состязаться в красноречии со старым патологоанатомом.