— Тебе самому приходится сворачивать сигареты? А я слышал, что сигареты с наркотиками, которые официально выдают онкологическим больным, делают промышленным способом, как обычные.

— Возможно, но только не те, которые выдают моему отцу. — Джеймс сурово нахмурил брови. — Мы просто получаем траву, вот в таких же маленьких пластиковых пакетиках.

Я пожал плечами. Мы проехали мимо полуразрушенного сарая, над входом в который все еще виднелась выцветшая вывеска «Рэд Мэн», и почти сразу же за сараем на обочине дороги промелькнул указатель, сообщавший, что до поворота на Киншип, штат Пенсильвания, осталось семьдесят пять миль. Я почувствовал, как екнуло сердце, и к горлу подступил комок, словно где-то глубоко внутри меня натянулась невидимая струна.

— А-а, ну тогда конечно. Если хочешь, можешь свернуть мне небольшой косячок. — Я сунул руку в нагрудный карман жилета и достал сложенную книжечкой маленькую упаковку папиросной бумаги. — Держи. Постарайся, чтобы ее не унесло ветром.

Он опустил крышку бардачка, оторвал от книжечки один листок, расстелил его на крышке и, взяв в щепотку крошечный комочек слипшейся травы, положил его на бумагу. Затем плотно закрутил пакетик и подпихнул его себе под бедро. Порыв ветра едва не унес листок, он с шуршанием заскользил по крышке бардачка.

— Эй, осторожно. Учти, приятель, я надеялся, что мне этого запаса хватит надолго. — Я прижал ладонью ускользающий листок и на мгновение бросил руль, «гэлекси» тут же вильнул в сторону, нас слегка тряхнуло, и мы вылетели на поросшую травой обочину дороги. — О господи! — Я выровнял машину.

— Извините, — сказал он, собирая рассыпавшиеся компоненты моего будущего косячка. Джеймс мельком взглянул на меня и начал заворачивать слипшийся комочек травы в папиросную бумагу, словно это был маленький подарок, который он собирался преподнести своему профессору.

— Нет Джеймс, не так. Ты сначала должен размять его, иначе сигарета будет плохо гореть. Ты же говорил, что знаешь, как это делается.

— Я знаю, — произнес он таким оскорбленным голосом, что я решил оставить мальчика в покое. Пожав плечами, я стал смотреть вперед на извилистое шоссе, похожее на блестящую черную реку, по которой я столько раз проносился вместе с Эмили и которая была для моей жены главной магистралью ее жизни. Глядя на безликие красновато-серые и грязно-желтые городки с их низкими, приплюснутыми, как блин, домишками и куполами церквушек, похожими на блестящие луковицы, на бейсбольные поля и ржавые ангары железнодорожных станций, она вспоминала, как ездила по этим же местам, возвращаясь домой из колледжа на время летних каникул, приезжала на праздники и выходные или для того, чтобы вместе с семьей отметить день рождения, или мчалась в родительский дом, ища утешения после любовных трагедий своей питсбургской жизни. Я знал, что, как и у большинства женщин, в жизни Эмили случались серьезные разочарования — обычно мужчины называют их маленькими неудачами. И я был далеко не первым предателем, который мчался по шоссе № 79 вслед за сбежавшей от него Эмили, подгоняемый обидой и довольно сомнительными намерениями.

— Готово. — Джеймс протянул мне неумело свернутую сигарету. — Ну, как? — с нескрываемой гордостью спросил он.

— Великолепно. — Он удовлетворенно кивнул и расплылся в улыбке. Я передал ему зажигалку, мы оба заметили, что мои пальцы дрожат. — Не мог бы ты прикурить сигарету?

— Ладно, — не очень уверенно ответил Джеймс. — Профессор, а с вами-то все в порядке? У вас у самого какой-то беспокойный вид. — Он зажал сигарету губами, прикурил и передал ее мне.

— Все нормально. — Я взял сигарету, затянулся и выдохнул легкое облачко дыма. Ветер подхватил его и унес прочь. — Просто немного волнуюсь, — сказал я, проводив дым глазами. — Ты же понимаешь — мне предстоит встреча с женой.

— Она на вас очень сердится?

— Очень. И имеет на это полное право.

Он кивнул.

— Она красивая. Я видел ее фотографию у вас на столе. Она… э-э… китаянка?

— Кореянка. Ее удочерили. В семье Воршоу трое приемных детей, и все корейцы.

— А своих детей у них нет?

— Есть, вернее, был — Сэм умер. Вообще-то сегодня годовщина его смерти. Или вчера? Я забыл, эта дата как-то очень сложно вычисляется по лунному календарю. Вчера они зажгли свечу, которая должна гореть в течение двадцати четырех часов.

Джеймс молчал, видимо, размышляя над моими словами. Я тоже молча курил корявую сигарету, свернутую неумелой рукой. Джеймс не позаботился о том, чтобы удалить мелкие семена, они время от времени вываливались из окурка и вместе с пеплом падали на мой охотничий жилет. Мы уже миновали Зелейнопл, Эллвуд-Сити и Слипери-Рок. Количество поворотов, которыми я мог воспользоваться, чтобы свернуть с шоссе, и расстояние между мной и Эмили неуклонно сокращалось. И я уже начал серьезно жалеть, что решился на эту поездку.

Как ни хотелось мне оказаться среди шумных, восторженно-сентиментальных и философски-невозмутимых родственников жены, я понимал: лучшее, что я могу сделать, — это оставить Эмили в покое. Я и так доставил ей массу неприятностей, а известие о беременности Сары станет для нее настоящим ударом. Дело в том, что в течение нескольких лет мы с Эмили пытались завести ребенка. Она становилась старше, я тоже старел, мы считались мужем и женой, но между нами была пустота, в которой, как в черной дыре, исчезало время и пространство. Когда наши попытки справиться с этой задачей естественным путем ни к чему не привели, мы обратились к врачам: следуя их рекомендациям, мы пробовали разные методы, от измерения температуры и составления графиков до скрупулезного изучения ежемесячных циклов и наблюдений за поведением яйцеклеток Эмили; мы даже начали думать об усыновлении ребенка. А потом, в один прекрасный день, мы, словно по волшебству, даже не обсуждая эту тему и не говоря друг другу ни слова, сдались.

У меня вырвался глубокий вздох. Я почувствовал на себе внимательный взгляд Джеймса Лира.

— Думаете, она обрадуется вашему приезду? — спросил Джеймс.

— Нет, не думаю.

Он кивнул.

— Песах, — помолчав, сказал Джеймс. — Это когда запрещено есть хлеб?

— Вот именно, Песах — это когда запрещено есть хлеб.

— А на пончики запрет тоже распространяется?

— Распространяется. Наверное, — добавил я уже не так уверенно.

Он достал из коробки липкий пончик и протянул его мне, а сам взялся за второй — тот, что всю дорогу лежал у него на колене, терпеливо дожидаясь своего часа. Очевидно, от одной маленькой затяжки у мальчика проснулся зверский аппетит. Мы набросились на пончики и, откусывая большие куски, жевали их в полном молчании, которое на этот раз означало полное взаимопонимание. Потом Джеймс облизал пальцы и повернулся ко мне, на верхней губе у него выросли смешные сахарно-белые «усы».

— Однако не похоже, что нас ждут веселые выходные, — сказал он.

* * *