великих герцогов, Фердинанд II, ученик Галилея, сконструировал жидкостный термометр, а его брат, кардинал Леопольд, также ученик Галилея, основал Академию опытов (Accademia del Cimento, слово cimento значит по-итальянски «испытание», «риск», «проверка») — первую в Европе академию, занимавшуюся исследованиями в области экспериментальной физики. Его коллекции, ранее хранившиеся во дворце Питти, сейчас находятся в Музее истории науки, а среди экспонатов можно увидеть не только телескоп Галилея и линзы, через которые он впервые увидел Юпитер —. «планету Медичи», — но также и средний палец его правой руки в стеклянном сосуде.

Что касается вкуса последних Медичи, то они вообще тяготели к разного рода странностям. Их архитекторы хранили верность старинному типу зданий, так что даже форт, например, Бельведере, чья коричнево-кремовая коробка с часами наверху и с привлекающими внимание окнами нависает над городом, похож на простой укрепленный фермерский дом; однако внутреннее убранство и сады отражают истинные склонности владельцев и их окружения — склонности ко всему необычному, экстравагантному, к безмолвной причудливости Природы, превращениям, к колоссальным белым статуям, похожим на огромные вырезанные из бумаги молочные бутылки и рожки с мороженым на американских рекламных стендах или на человечка с рекламы шин «Мишлен», к уродливым фантазиям в стиле рококо, якобы изображающим морские раковины, и нелепым формам подстриженных деревьев, к каменным статуям домашних собак в натуральную величину, украшающим стены или газоны, словно в предвкушении викторианских скульптур животных, к гротам и пещерам с искусственными сталактитами и сталагмитами, к «образцам» деревьев и малахиту, порфиру, алебастру, халцедону. На английских путешественников восемнадцатого века, например, Аддисона и Джона Ивлина, произвели впечатление герцогские зверинцы (судя по всему, таковых было два или три, один — возле башни Бельфри, один возле дворца Строцци, и еще один, вероятно, возле церкви Сантиссима Аннунциата); кроме того, в садах великих герцогов и в их жилищах часто встречались изображения животных, напоминавших носорогов или гиппопотамов. Например, в знаменитом саду Оричеллари, куда перенесли Платоновскую академию и где, как рассказывают, Макиавелли читал вслух свои «Рассуждения», стояла статуя циклопа Полифема высотой почти в двести пятьдесят футов, а также имелась пещера одноглазого гиганта, где среди искусственных сталактитов расположилась вся семья циклопа, огромная копия Пантеона с макетами классических могил академиков, и псевдонекрополь. На тосканских холмах прижились тщательно изготовленные копии чудес природы и абстрактные фигуры-олицетворения; так, на вилле делла Петрайя в Кастелло, принад лежавшей Медичи, в саду стоял бронзовый фонтан, представлявший Флоренцию, которая выжимает воду из своих волос, а на соседней вилле ди Кастелло, также собственности семьи Медичи, были грот со сталактитами, бронзовыми животными и пруд для разведения рыбы, украшенный гигантской статуей, которую называли «Апеннины». В коллекции Академии опытов можно посмотреть на медицинские термометры в форме черепахи.

Как рассказывал другой путешественник, на вилле Амброджиана, вблизи Эмполи, Козимо III собрал особую коллекцию картин, написанных для него «одним из лучших флорентийских художников», и содержавшую очень точные изображения сотни редких животных, «четвероногих и летающих», в том числе двух двухголовых телят и одной двухголовой овцы, «а также записи о том, когда и где они родились и сколько прожили»; были там также «портреты» необычной формы и чудовищных размеров фруктов и деревьев. Эта коллекция уродств, собранная с целью увековечить память великого герцога, судя по всему, была утрачена, и в настоящее время на вилле размещается лечебница для душевнобольных преступников.

Тот несколько вульгарный вкус в украшении интерьера, который сегодня приписывают среднему классу, судя по всему; напрямую восходит к Тоскане времен великих герцогов Медичи. Из флорентийского искусства чинквеченто с его тончайшим мастерством, его доведенной до совершенства способностью к имитации, хлынул настоящий поток безвкусицы, не иссякающий и по сей день. Внутреннее убранство великогерцогских дворцов и вилл поражает изобилием уродливой роскоши, и трудно представить себе, что создавалось оно в тот же период, когда Палладио строил классические виллы в Венето. Флоренции вообще свойственны такие странные скачки во времени, и, посещая какие-либо из вилл великих герцогов, можно вдруг перенестись в викторианскую эпоху или во времена президенства Маккинли[82]; существуй в ту пору кружки-тоби[83] или швейцарские барометры, великие герцоги обязательно стали бы их коллекционировать.

При Козимо I «второстепенное», ничем не сдерживаемое декоративное искусство переживало расцвет, и это, без сомнения, имело политическое значение: отказ от нормальной человеческой шкалы ценностей (отсюда же и отказ проводить аудиенции) и провозглашение полной свободы действий для правящей семьи и ее прихлебателей. И именно в это время стали умирать основные виды искусства (за исключением архитектуры) — правда, случилось это не в одночасье. Флорентийское чинквеченто, казавшееся вначале самым дерзким из всех веков, внезапно скатилось в провинциальность и при мысли о Венеции, где в это время царили Тициан, Веронезе, Лотто и Тинторетто, в голову приходят только самые грустные сравнения. У этого явления было много причин. Приход к власти Козимо не мог стать главной из них, но его можно рассматривать как симптом того же истощения, которое наблюдалось и во флорентийской живописи и скульптуре.

В последние годы Республики начался великий исход флорентийских художников. В целом, поездки по Италии с целью образования или для выполнения заказов, были для них привычным делом. Путешествовали все — Джотто, Уччелло, Мазаччо, Фра Анджелико, Андреа дель Кастаньо, Брунеллески, Донателло, Верроккьо. При Козимо Старшем отправился в изгнание Микеллоццо; Мазолино, поработав в Риме и Венеции, получил приглашение и уехал в Венгрию, по примеру «жирного столяра». Но эти поездки были всего лишь деловыми, они означали непродолжительное отсутствие в городе, и работы, выполнявшиеся флорентийскими художниками за границей, можно сравнить с филиалами флорентийских банков, открывавшимися в Англии, Франции, Риме, Венеции, Фландрии; основное предприятие оставалось дома, в мастерских на улочках вокруг Дуомо или в старом квартале Санта Кроче. Молодые художники — Пьеро делла Франческа из Борго Сан Сеполькро в окрестностях Ареццо, Рафаэль из Урбино, основатель венецианской школы Якопо Беллини, Перуджино из Перуджи, — приезжали, чтобы научиться флорентийскому «стилю». Лука Синьорелли из Кортоны, сформировавшийся под мягким влиянием умбрийской школы, перешагнул его и превратился в эпического художника, титана в благородных флорентийских традициях соперничества и борьбы; из-под его кисти стали выходить эпические герои, массивные женщины, похожие на Деметру, и обнаженные герои, подобные мирмидонянам. Флоренция снова и снова училась у самой себя; молодой Микеланджело копировал фрески Джотто в Санта Кроче и Мазаччо в Кармине; Леонардо, как принято считать, вдохновлялся «Тайной вечерей» Гирландайо в трапезной Оньиссанти.

Однако первое предупреждение о появлении чего-то иного, какого-то нового явления — естественной миграции талантов — пришло именно от Леонардо; в этом, как и во всем остальном, он опередил других. Молодым он пришел